Спустя всего несколько дней после смерти Яппе Мунк лишился еще одного близкого человека. Весной 1930 года девяностолетняя тетя Карен перенесла тяжелую болезнь. Следующей зимой ее состояние вновь резко ухудшилось; в январе Ингер написала Мунку, что тетя зовет его к себе. Однако посетил ли он ее перед смертью, осталось неизвестным.

Карен Бьёльстад умерла 12 мая 1931 года. Ингер писала: «Она меньше, чем кто-либо, могла смириться с медленным угасанием». До самого конца эта необыкновенная женщина сохраняла трезвый рассудок.

Карен Бьёльстад с честью выполнила взятые на себя свыше шестидесяти лет назад обязательства. Она заменила детям сестры мать, в то же время не претендуя на ее место в их сердце. Вот одно из ее последних писем Мунку:

Дорогой Эдвард!

Просто хотела передать тебе сердечный привет, ведь завтра, 10 мая, твоей незабвенной матери исполнилось бы 83 года!

С приветом – Ингер и преданная тебе Карен Бьёльстад.

На березах проклюнулись листочки – какая красота!

Тетя Карен взвалила на себя ответственность за пятерых сирот, и судьба распорядилась так, что она пережила троих из них. Она дорого заплатила за свой благородный поступок. И дело даже не в том, что она отказалась от возможности создать собственную семью. Она вынуждена была стать свидетелем смерти совсем еще молодых Софи и Андреаса. Постоянным источником ее волнений была Лаура. Помимо ведения хозяйства, ей на протяжении многих лет приходилось заниматься изготовлением поделок. Никто не знает, как выглядели будни Карен, какими на самом деле были ее отношения с Ингер, с которой они прожили бок о бок столько лет, но то, что у Ингер случались довольно-таки резкие перепады настроения, это точно.

Вознаграждением за все ее усилия стал Эдвард и его успехи. Но вознаграждением, так сказать, на расстоянии. В сентябре 1917 года – через полгода после покупки Экелю – Карен наконец-то приехала в гости. В письме, написанном по возвращении домой, она с восторгом отзывается о его роскошной усадьбе, вежливых слугах и радуется фруктам, которые ей дали с собой. Но из письма следует, что самого Эдварда дома она не застала. Очень трудно установить, сколько раз они в действительности виделись. Но очевидно, что происходило это нечасто. Сохранились фотографии, сделанные Ингер в 1929 году во время визита Мунка в Нурстранн, но на праздновании девяностолетия тети Карен в октябре того же года Мунка не было. Он ограничился тем, что прислал большую корзину роз и позаботился о вине для гостей.

На тетиных похоронах Мунк, верный себе, не присутствовал – но находился неподалеку. Он занял позицию рядом с церковью, откуда мог видеть происходящее: «Я имел возможность наблюдать за похоронами и в церкви, и на кладбище…» Ингер заметила брата, стоящего вдали: «Это так хорошо, что ты внимательно за всем следил… Твой венок вызвал всеобщее восхищение. Такое чудо!»

Эти слова как нельзя удачнее описывают суть взаимоотношений Эдварда с ближайшими родственниками. Он внимательно следил за их жизнью – но с безопасного расстояния. И ни на что не скупился, когда речь шла об их материальном благосостоянии, – в данном случае это нашло выражение в венке, который явно затмил все остальные. Вот такая «любовь при наличии страха близости»…

Мунк испытывал противоречивые чувства по отношению к тете, и это естественно. Он отлично осознавал, что в тяжелые годы после смерти матери ее помощь семье была поистине неоценимой, что она полностью принесла себя в жертву ради племянников – и не в последнюю очередь ради него самого. Наверняка он чувствовал себя в неоплатном долгу, а это не так-то легко вынести. К тому же Мунк не разделял ее отношения к религии, которая всегда занимала важнейшее место в жизни Карен.

Легче всего ему давалось общение с сестрой Лаурой. Во время самых тяжких приступов ее болезни Мунк был за границей, и ему не довелось увидеть сестру в худшие ее минуты. Позднее об этом с горечью говорила Ингер. Окончательно вернувшись в Норвегию, Мунк попробовал взять решение проблем больной сестры в свои руки. Он принял горячее участие в ее судьбе и пытался подыскать для нее подходящий санаторий. (Это было нелегко – «хуже, чем оформление университета».) Такой энтузиазм с его стороны частично объясняется скрытым конфликтом, существовавшим между Ингер и Лаурой, в котором Эдвард принимал сторону Лауры. Мунк считал, что состояние здоровья Лауры гораздо лучше, нежели это хочет представить Ингер.

Как-то раз в 1914 году он взял сестру с собой пообедать в ресторан гостиницы «Виктория». К ним присоединился Равенсберг, оставивший чуть ли не единственное описание Лауры: «После смерти дяди Кристиана я практически не встречался с Лаурой, а с тех пор прошло уже 25 лет. Она превратилась в маленькую пожилую даму, на удивление здравомыслящую и на вид совершенно нормальную, принимая во внимание многолетнее пребывание в психиатрической больнице и все, что ей пришлось пережить».

Мунк никогда не принимал родственников в Экелю сам, за исключением одного случая – при экономке Ингрид Рогне, в сочельник, его навестила Лаура. Визит, видимо, оказался не вполне удачным – на следующий же день ранним утром садовник отвез Лауру домой.

Ингер ни разу не посещала Мунка. Не оставляет сомнений, что отношения между ней и братом уже в течение многих лет оставались натянутыми, хотя Эдвард не скупился для нее ни на деньги, ни на фрукты из собственного сада. По сохранившимся черновикам писем можно судить, что отчасти камнем преткновения был Людвиг Равенсберг. Ингер возмущало, что Эдвард отдает столь явное предпочтение этому дальнему родственнику перед тетей и сестрами.

И с Лаурой Ингер не очень-то ладила. Вероятно, и тут в ней говорила ревность.

Мунк весьма серьезно относился к роли кормильца семьи и не жалел средств для тети и Ингер. В 1926 году он перевел им 6000 крон, что приблизительно соответствовало годовому заработку учительницы в Осло. Помимо этого, он задаривал их подарками – это и фрукты, и цветы, и вино, и радио, и холодильник. Как-то раз ему в голову пришла идея купить Ингер фотоаппарат; в результате она всерьез увлеклась фотографией.

После смерти тети Мунк постепенно начал сближаться с Ингер. Он понимал, что теперь, когда их осталось двое, они должны держаться друг друга. При этом хотя они и жили в одном городе, но встречались редко, о чем свидетельствует хотя бы огромное количество писем. Это подтверждает и служанка Ингер. Она ходила в Экелю с письмами и сообщениями от хозяйки, но внутрь ее не пускали. Ей всегда приходилось ждать ответа у ворот.

Переписка между братом и сестрой носила совершенно будничный характер. Речь шла в основном о деньгах и здоровье.

Можно даже сказать, что понадобился внешний враг, чтобы они по-настоящему сблизились. Только после начала немецкой оккупации в апреле 1940 года пожилые брат и сестра стали видеться чаще.

В 30-е годы с просьбами о деньгах для себя и детей начала обращаться к Мунку и племянница Андреа. Нельзя сказать, чтобы в ее отношениях с дядей все шло гладко, Мунк частенько жаловался на Андреа. Впрочем, Мунку было присуще исключительно сильное чувство родственного долга, и он почти всегда откликался на просьбы о помощи. Весьма вероятно, что неизменная щедрость Мунка хотя бы отчасти объясняется желанием компенсировать свою неспособность к личному общению с близкими.