самого начала такого перцу задам, что у него в башке ни единой мыслишки не останется, только страх! Я всегда слишком благодушествовал, вот в чем моя ошибка! Тащите сюда этого мерзавца Квангеля! Пусть полюбуется этим свинюшником и наведет порядок!

Вот так единственный обращенный Отто Квангелем доставил старому сменному мастеру еще несколько тяжких ночных часов.

Часть IV

Конец

Глава 52

Анна Квангель на допросе

Через четырнадцать дней после ареста, на одном из первых допросов, Анна Квангель, которая тем временем оправилась от гриппа, случайно проговорилась, что ее сын Отто был в свое время помолвлен с некой Трудель Бауман. В ту пору Анна еще не понимала, что упоминание любого имени опасно, опасно для его обладателя. Потому что круг знакомых и друзей каждого арестованного с педантичной скрупулезностью подвергали проверке, каждый след изучали, чтобы «каленым железом полностью выжечь гнойную язву».

Допрашивающий, комиссар Лауб, преемник Эшериха, приземистый, плотный мужчина, большой любитель хлестнуть допрашиваемого по лицу своими костлявыми пальцами, точно бичом, сперва, по обыкновению, оставил эти ее слова без внимания. Он долго и до смерти утомительно расспрашивал Анну Квангель о друзьях и работодателях сына, интересовался вещами, которых она знать не могла, но должна бы, спрашивал и спрашивал, а временами хлестал ее по лицу.

Комиссар Лауб был мастером подобных допросов, бессменно выдерживал десять часов, и допрашиваемой тоже приходилось выдерживать. От усталости Анна Квангель едва не падала с табуретки. Недавняя болезнь, страх за судьбу Отто, о котором она до сих пор так ничего и не слышала, ощущение стыда, что ее бьют, точно нерадивую школьницу, — все это отвлекало ее, не давало сосредоточиться, и комиссар Лауб наносил новый удар.

Анна Квангель тихонько охнула, прикрыла лицо ладонями.

— Уберите руки! — крикнул комиссар. — Смотрите на меня! Ну, живо!

Она опустила руки, посмотрела на него, в глазах читался страх. Но не перед ним, она боялась потерять сознание.

— Когда вы последний раз видели эту так называемую невесту сына?

— Очень давно. Не помню. С тех пор, как мы начали писать открытки. Больше двух лет… О, не бейте меня! Подумайте о своей матери! Вам бы не хотелось, чтобы вашу мать били.

Два-три удара, быстро, один за другим.

— Не в пример вам, моя мать не подлая изменница родины! Еще раз упомянете мою мать, и я вам покажу, как умею бить! Где жила эта девица?

— Да не знаю я! Муж как-то говорил, что она вышла замуж! Наверняка переехала.

— Та-ак, значит, ваш муж видел ее? Когда?

— Не помню! Мы тогда уже писали открытки.

— И она в этом участвовала, а? Помогала?

— Нет! Нет! — крикнула фрау Квангель. Она с ужасом поняла, что натворила, и поспешно сказала: — Муж просто столкнулся с Трудель на улице. И она рассказала ему, что вышла замуж и на фабрике уже не работает.

— Ну-ну… А что дальше? На какой фабрике она работала?

Фрау Квангель назвала адрес фабрики обмундирования.

— А дальше?

— Это все. Правда все, больше я ничего не знаю. Чистая правда, господин комиссар!

— Вам не кажется несколько странным, что невеста сына вообще не навещает свекра и свекровь, даже после смерти жениха не приходит?

— Но это из-за моего мужа! Мы никогда ни с кем особо не общались, а когда начали писать открытки, тем более.

— Опять врете! С Хефке вы начали общаться, когда уже писали открытки!

— Да, верно. Об этом я забыла. Но Отто был против, согласился только потому, что Хефке мой брат. Он вечно ругал родню, вечно ему все не так! — Она печально посмотрела на комиссара. Робко сказала: — Можно вас спросить, господин комиссар?

— Спрашивайте! — буркнул комиссар Лауб. — Кто много спрашивает, получает много ответов!

— Правда ли… — Она осеклась. — Кажется, вчера утром я видела в нижнем коридоре мою невестку… Хефке тоже арестованы, да?

— Опять врете! — Резкий удар. И еще один. — Госпожа Хефке совсем в другом месте. Не могли вы ее видеть. Это вам кто-то наболтал. Кто?

Но фрау Квангель покачала головой.

— Нет, никто мне не наболтал. Я видела невестку издалека. Даже не уверена, что это была она. — Она вздохнула. — Значит, Хефке тоже в тюрьме, а ведь они ничего не делали и ни о чем не знали. Несчастные люди!

— Несчастные люди! — передразнил комиссар Лауб. — Ничего не знали! Все вы так твердите! Но все вы — преступники, и не будь я комиссар Лауб, если не вытяну из вас все кишки, пока не узнаю правду! Кто ваша соседка по камере?

— Я не знаю, как фамилия этой женщины. Называю ее просто Берта.

— И давно эта Берта делит с вами камеру?

— Со вчерашнего вечера.

— Стало быть, это она наболтала вам про Хефке. Признайтесь, госпожа Квангель, иначе я прикажу доставить ее сюда и буду бить при вас, пока она сама не признается.

Анна Квангель опять покачала головой:

— Скажу ли я «да» или «нет», господин комиссар, вы все равно притащите Берту сюда и изобьете. Я видела госпожу Хефке в нижнем коридоре, больше мне сказать нечего…

Комиссар Лауб стремительно отвернулся и громко пукнул прямо в лицо Анне Квангель. Потом опять повернулся и с ухмылкой уставился на нее.

— Нюхните, у меня много таких в запасе, начнете юлить — повторю! — Внезапно он переходит на крик: — Дерьмо вы все! Дерьмо! Сволочи! И я не успокоюсь, пока всех вас, гадов, не урою! Всех! Всех! Дежурный, Берту Купке сюда!

Некоторое время он запугивал и бил обеих женщин, хотя Берта Купке сразу призналась, что рассказала Анне Квангель про госпожу Хефке. Раньше она сидела в одной камере с госпожой Хефке. Но комиссару Лаубу этого было мало. Он хотел в точности знать каждое сказанное ими слово, а они ведь всего-навсего, по женскому обыкновению, поделились друг с дружкой своими бедами. Комиссар же всюду чуял заговоры и государственную измену и не переставал бить и задавать вопросы.

В конце концов рыдающую Купке снова отволокли в подвал, и Анна Квангель снова осталась единственной жертвой комиссара Лауба. Она так устала, что слышала его голос как бы из дальней дали, его фигура расплывалась у нее перед глазами, а удары уже не причиняли боли.

— Так что же случилось? Почему так называемая невеста сына перестала к вам заходить?

— Да ничего не случилось. Мой муж