Я была фригидной. Я любила обниматься, целоваться и ласкаться, но влагалище мое оставалось при этом бесчувственным. Проходя курс лечения я встречалась с теплым и любящим мужчиной, но мое обычное отношение к мужскому полу не изменилось от этого ни на йоту. Когда мы ложились в постель, я не могла дать себе волю, но мне страстно хотелось испытать оргазм. Арт сказал: «Ты думаешь, что секс — это любовь; но в действительности ты не хочешь никакого секса — тебе смертельно не хватает отца». Это была истинная правда. Чувство это буквально сочилось из меня — так сильная была моя тяга к отцу, тоска по нему. Я берегла себя для папы. Только ради него я заморозила себя, превратила в ледышку. Потом яощутилатепло и жар во влагалище. Два дня спустя и этот сон стал явью. Я впервые в жизни испытала настоящий оргазм. Это было прекрасное ощущение. Я почувствовала каждую клеточку своего тела. Это было изумительно. Когда все кончилось, я чувствовала себя одинаково хорошо и изнутри и снаружи. На меня снизошла невероятная безмятежность. Теперь я понимаю, что если бы не испытала ключевого чувства боли, отомкнувшего влагалище, то я осталась бы фригидной до конца своих дней. Никакие разумные и рациональные рассуждения о том, почему я стала фригидной, то есть, никакая обычная психотерапия, не заставила бы меня почувствовать (именно почувствовать) причину. Я бы продолжала разыгрывать спектакль перед бесполым Раймондом. Он был во всем похож на моего отца — такой же интеллектуальный и физически неосязаемый. Раймонд посвящал мне все свое внимание — отец этого никогда не делал. Раймонд даже читал мне вслух — в точности как отец, когда я была ребенком. Раймонд был дающим отцом. Он удовлетворял мои потребности, но его нужды я не удовлетворяла. Всю жизнь я старалась по-

15 — 849

нять отца, но он так и остался для меня таким же незнакомцем, каким был в детстве. Он все время жил в своем кабинете, за исключением тех моментов, когда забивал гвозди в стену строящегося дома. Я никогда не знала, чего от него ждать, я понимала только одно — его нельзя беспокоить. Единственное, что мешало мне перестать добиваться внимания отца и забыть о нем — это ощущение, что он — хороший человек— в принципе.

Бывали у меня и очень жестокие первичные состояния. В одном из них я явственно почувствовала, как родители убивают меня. Они сами были мертвы и не хотели, чтобы жила я. В другом состоянии я чувствовала себя рабыней родителей. Эти чувства вскипали внезапно и заставляли меня неистово кричать от внутреннего, ужасного страха. Потом я ощутила неистовый гнев в отношении матери. Она не имела права давать мне добиваться ее благосклонности, не должна была допустить, что я хотела ее. Но я так хотела быть с ней. «Пожалуйста, поиграй со мной. Настоящей». Но она не понимала моей мольбы, не чувствовала ее смысла. «Прошу тебя, будь чувственной. Пожалуйста, ну, пожалуйста, полюби меня. Пожалуйста, возьми меня на ручки». Теперь я почувствовала причину, отчего я выбирала себе половых партнеров среди женщин. Я пыталась заставить их любить меня, потому что желание добиться любви от матери было похоронено в глубинах моего подсознания. Втайне я чувствовала себя такой безобразной, что стремилась окружить себя красивыми подругами. Вместо того, чтобы признать, что я потерпела неудачу в отношениях с матерью, я вступила в отчаянное соперничество с Робертой, которая была холодна, красива и тщеславна, как моя мать. Джейнет требовала, чтобы я была внимательна к ней — опять‑таки, в точности как мать. Она тоже высасывала меня — но, по крайней мере, она хотя бы разговаривала со мной. Хильди была хорошей матерью — она была порядочна и умна, и поэтому стала моей любимой подругой. Она могла часами меня слушать и помогала мне, когда я совсем расклеивалась. Но, естественно, и это меня не удовлетворяло — ведь Хильди тоже не была моей матерью.

Но так как я все равно не чувствовала себя женственной, то и переключилась на женщин, обладавших еще меньшей женственностью. Я пыталась вступать в половые отношения с лес

биянками. С Мэри и Стэйси я могла полностью чувствовать себя «женщиной». Моя мать обычно была очень холодна со мной, за исключением тех случаев, когда немного выпивала. В этих случаях она с такой сексуальной страстью принималась обнимать и целовать меня, что я пугалась и чувствовала отвращение. Я еще проходила курс первичной терапии, когда мать однажды позвонила мне в половине третьего ночи. Я поздоровалась, а потом голос матери произнес: «Я люблю тебя и страшно по тебе скучаю». Я была настолько ошеломлена, что повесила трубку, не сказав ни слова. Позже, на следующий день, я осознала, в чем состоит суть лесбийской любви. Моя мать стремилась унизить и уязвить меня, потому что это я должна была ее любить. Мать хочет, чтобы дочь любила ее — моя мать никогда не давала мне почувствовать себя красивой или женственной, она не позволяла мне быть в детстве маленьким ребенком; она пыталась сделать меня своей матерью — она была неспособна любить меня, но, однако, требовала, чтобы я любила ее. Поэтому гомосексуальность — это когда дочь отвергает отчуждение матери и идет к другой женщине, говоря ей: «Я буду любить тебя, если ты полюбишь меня». Так начинается символическое лицедейство. Разница между активной и пассивной лесбиянкой определяется мерой лишения женственности. Пассивная лесбиянка все еще борется за то, чтобы быть женщиной. Активная лесбиянка в своем отвержении заходит так далеко, что своими действиями словно говорит: «Я откажусь от всего женственного, что во мне осталось и стану для тебя мужчиной (символической матерью)». Одна свихнувшаяся лесбиянка, моя знакомая, написала когда‑то белыми стихами поэму под названием «Хрупкие люди». Ничто не может лучше выразить суть лесбиянства.

Это источник цианистого калия

Это ручей, из которого погибшие души пьют, чтобы усмирить жажду — и думают, что поиск их пути окончен… но сладкий нектар превращается в кислый яд в прогнивших ртах. Роса испаряется с цветка, и он вянет на своем стебельке — лепестки осыпаются, и их уносит ветер. Полевая фиалка ра

стет в теплице — становится пленниией горшка — теряет лесную застенчивость, покрывается городскими фальшивыми блестками,..

Вот он, этот источник — каменная купель — а жидкость в нем — слезы, а сама купель таится в пропасти наших изувеченных, разбитых жизней…

Мы поем о любви, и думаем о нашей первой любви. Ах, мы видим те глаза, глубина которой представляется нам бездонной и прозрачной, как воды горного озера. Мы чувствуем дрожь, мы тянемся к губам, но боимся коснуться их — и нас охватывает трепет. Мы в бесконечном поиске, мы жаждем трепета первой нашей любви…

Теперь мы тверды — и умны — и хрупки, скромна и неброска наша внешность — весел и звонок наш смех — беспечны рукопожатья и горьки слезы, текущие потом из глаз. Годы стремительно летят — а мы беззаботно шебечем — мы, похоронившие юношеские мечты. Источники наши высыхают — остаются лишь соль. Мы забываем о родниках — но один лишь искусный укол, и открывается старая рана и мы страдаем от соли, разъедающей старую язву…

Ла, мы веселы — мы умны и остры — но как же мы хрупки!

В конце лечения я приняла ЛСД. В то время я начала испытывать очень глубокие чувства; мне захотелось бежать от них. Такое бегство есть не что иное, как отчуждение себя от чувства и бегство в сознание. Я просто сходила с ума. В душе мой творился настоящий ад!