17 сентября 1967 года я записала в дневнике: «ПОМОГИ МНЕ ПОЧУВСТВОВАТЬ БОЛЬ… Я ТАК СТРАДАЮ ОТТОГО, ЧТО ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВУЮ… Я УВЕРЕНА, ЧТО ПЕРВИЧНАЯ БОЛЬ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ПОЗВОЛИТ МНЕ ПОНЯТЬ, ЧТО Я ЖИВА… ПОТОМУ ЧТО СЕЙЧАС Я РЕАЛЬНО ОЩУЩАЮ СЕБЯ МЕРТВОЙ»

В тот вечер, занимаясь в группе, я вспомнила и прочувствовала ситуацию, пережитую мною несколькими вечерами рань

ше; Раймонд массировал мне шею и плечи, когда я вспомнила, как мне хотелось, чтобы кто‑нибудь из родителей хотя бы один раз взял меня на руки. Доктор попросил меня разыграть небольшую психодраму со Стивом, другим участником группы. Я легла на пол лицом вниз. Стив принялся рассказывать мне детскую сказку, одновременно поглаживая меня по плечу, как будто баюкая. Мне хотелось расслабиться и насладиться его голосом и прикосновениями, но вместо этого я испытала страшное напряжение. Когда Стив принялся гладить меня по волосам и по затылку, я очень заволновалась и испугалась так, что резко отодвинулась в сторону. Он продолжал гладить меня по волосам и шее, но напряжение во мне лишь нарастало. Потом я сосредоточилась на руках Стива, и внезапно, они превратились в руки моего отца. «Боже мой, ведь это руки моего отца, а сама я лежу в кроватке на смятой простыне». Я доподлинно это почувствовала. Я была там, в далеком детстве — мне было полгода, и отец гладил меня по головке… Это чувство так возбудило меня, что я была близка к оргазму… Потом руки исчезли, я потеряла контроль над собой и стала стремительно погружаться в себя… Меня буквально засасывало внутрь моего подсознания… Я падала и падала… Мне казалось, что это падение продолжается целую вечность… Я видела красные и белые вспышки, раздавались резкие ревущие звуки… Меня разрывало на миллион кусков… Я поняла, что умираю… Это был конец… Мне казалось, что меня бьют током… Потом откуда‑то изнутри я начала ощущать прилив сил, я обрела способность и силу кричать… Я кричала, смутно ощущая, что извиваюсь, мечусь и катаюсь по полу… Я на что‑то наткнулась… Потом я перестала кататься и закричала, что хочу оргазма… Потом я снова начала падать в себя, снова появилось ощущение удара током, и я опять начала кататься по полу… Потом я перевернулась на спину, и меня словно овеяло прохладным ветерком. Я открыла глаза и осмотрелась… Я совершенно спокойно произнесла: «Я была моей болью». Я была жива. Я выжила, я уцелела. Я разбила хрупкую раковину и вернулась в себя.

Потом я поняла, что это была моя первичная сцена. Меня очень редко брали на руки, когда я была младенцем, если вообще когда‑нибудь брали. Отец, правда, говорит, что «гладил и

ласкал» меня, когда я была маленькой. Этобыло именнотогда, когда я отключилась. Меня никогда не брали на руки, если не считать редких отцовских прикосновений, который «гладил и ласкал меня». Как будто я была взрослой женщиной! Родители прикасались ко мне, и я знала, что они существуют, но на руки меня брали так мало, что у меня не было чувства, что существую я. Мучительной болью была потребность побыть на руках — побыть, чтобы выжить. Отец дразнил меня — он ласкал, волновал и возбуждал меня, а потом исчезал. Маленького ребенка надо постоянно держать на руках, чтобы он чувствовал, где он и кто он, чтобы враждебный внешний мир отпустил его. Я отключилась, потому что если бы я продолжала что‑то чувствовать, то взорвалась бы от боли. Я расщепилась, чтобы не разорваться. С того времени я и пребываю в постоянном напряжении. Я отключилась так надежно, что перестала ощущать даже напряжение. Я стала символом того, чего не могла ощутить и прочувствовать по малолетству — символом своего собственного расщепления.

На следующее утро я стала сверхчувствительной ко всему. Ноги мои были еще напряжены, и мне было трудно вставать. Я прекрасно осознавала, что меня окружает и где я нахожусь. Я испытывала потребность медленнее говорить и ходить. Наплыв сильного чувства миновал. Мне было нес кем говорить и некуда идти. Временами все это безгранично меня поражало. Потом появлялась невыносимо огромная печаль от утраты борьбы и ее смысла. Вся моя жизнь была борьбой за родительскую любовь, эту борьбу я разыгрывала, как спектакль, с помощью своих друзей и подруг. Все это было таким притворством и обманом.

Служба в госпитале, где я работала секретарем, отвечая на телефонные звонки и назначая время явки истеричных старух, стала для меня невыносимой; я уволилась. Первое первичное состояние, обретшее смысл, наступило, когда я попыталась вернуться назад и ощутить первую боль, но почувствовала лишь боль от прикосновения к небытию. Да, моя жизнь была абсолютно пуста — у меня ничего и никого не было. На самом деле, в реальности, я оказалась великой притворщицей. Для того, чтобы уберечься от чувства омертвелости, я стала, как актриса,

разыгрывать драму. Теперь я больше не складываю губы в уродливую сосущую трубку — стоит посмотреть, каким живым стало мое лицо. Впервые в жизни я почувствовала себя живой. Я начала записывать происходящие со мной изменения. Все — весь мир — обрело в моих глазах прежде непостижимую для меня реальность. Краски стали яркими и живыми. Ландшафты стали выглядеть так, словно они изображены великой кистью. Я перестала взирать на мир через подзорную трубу. Слух мой обострился, я стала плохо переносить шум. Исчезло напряжения в руках, отпала необходимость все время удерживать на весу воображаемый груз. Какое необыкновенное чувство воли! Я, наконец, стала свободной. Я записала в дневнике: «Я расцветаю. Сегодня я начала выходить из кокона! Мне нравится это чувство нового рождения в мир. Мне предстоит столь многому научиться — прежде всего тому, что теперь — это сегодня, сейчас. Вчера уже ушло, и ушло безвозвратно. Завтра еще не наступило. Я живу сейчас». Казалось, что мне всего пять лет. Все вокруг предстает в совершенно новом свете. Я записала: «Я научилась нормально глотать, потому что теперь мое горло связывает меня с миром».

Начали возникать новые первичные состояния. Я ощутила холод моего тела. Мне было холодно, потому что я все время ждала тепла от матери и отца. После этого ощущения, у меня улучшилось кровообращение. Руки и ноги впервые в жизни стали розовыми и теплыми. Во многих первичных состояниях я переживала желание обрести любовь родителей. Арт побуждал меня звать маму и папу. Я звала, и меня начинало переполнять чувство — я так ждала их, но они так и не пришли. Это чувство, страстное желание их близости не оставляло меня до самого конца курса лечения. Каждый раз это чувство становилось все более глубоким и всеобъемлющим, все более реальным. Когдая прочувствовала, что мне действительно нужно, я перестала набивать живот едой, чтобы заполнить пустоту, возникшую из‑за того, что я не могла удовлетворить свою истинную потребность. Поэтому‑то мне приходилось так много есть, порой доходя до обжорства — я не могла насытиться едой. Так происходило оттого, что в действительности мне была нужна вовсе не еда. Кроме того, я не чувствовала собственного желуд

ка, из‑за этого я просто не могла ощутить насыщение. Во время лечения некоторые «сны стали явью». Когда я была обжорой, то часто видела сон, в котором мне удавалось без всяких усилий поддерживать стройную фигуру. Но я никогда не думала, что мне удастся выбраться из порочного круга бесконечной цепи обжорства и строгой диеты. Теперь я ем только то, что хочу и когда хочу, и у меня без труда сохраняется красивая фигура.