В психотерапии были разработаны самые разнообразные методы лечения отклонений в половом поведении. Поскольку рациональная психотерапия и применение инсайта оказались безуспешными, мы часто просто пытались помочь гомосексуалисту принять его болезнь и более или менее удобно существовать с ней. В настоящее время среди специалистов все большую популярность завоевывает метод выработки условного рефлекса. Эти методы были описаны выше. Суть их заключается в том, что, например, мужчине гомосексуалисту показывают фотографии обнаженных мужчин, одновременно ему наносят легкий удар током. Целью является выработка отрицательного условного рефлекса (отвращения) к гомосексуальному поведению. Другой метод заключается в поощрении гетеросексуальных половых контактов, причем во время полового акта больной должен уговаривать себя, что не боится представителей противоположного пола. Еще один способ заключается в том, что больного или больную просят вообразить гетеросексуальный половой акт на фоне приятного гипнотического внушения.

Поскольку условно–рефлекторный подход действительно помогает устранить некоторые проявления половых нарушений, то в некоторых случаях создается иллюзия полного излечения. Это способствует затруднению понимания сути излечения — то есть, в качестве критерия излечения мы рассматриваем только и исключительно благоприятное изменение внеш

него поведения. Если же мы заглянем в глубокую основу измененного поведения и измерим уровень сохраняющегося напряжения, то, возможно, обнаружим, что лишь модифицировали половую привычку, приведя ее в некоторое соответствие с системой ценностей самого психотерапевта.

Лучше всего начинать лечение гомосексуалиста до того, как он успеет получить реальное гомосексуальное удовольствие. Когда больной обнаружит, что этот противоестественный акт приносит ему удовлетворение, он решит, что удовлетворил свою реальную потребность и, скорее всего, не станет обращаться за медицинской помощью. Тем не менее, я считаю, что если даже человек стал явным гомосексуалистом и практикует гомосексуальные половые акты в течение многих лет, его все же можно излечить. Самое подходящее время для начала такого лечения — это тот момент, когда гомосексуалист теряет своего полового партнера, свою половую привязанность. Оставшись без любовника, гомосексуалист страдает. Он может начать пить, бродяжничать в поисках нового партнера, может переехать в другой город — все это он делает только ради того, чтобы убежать от страшного страдания, которое преследует его, словно тень. Если гомосексуалист оказывается способным прекратить это бесцельное бегство и прочувствовать свою боль, то у него есть шанс излечиться. Мне приходилось наблюдать случаи, когда явная гомосексуальность, существовавшая у людей много лет, исчезала перед лицом реальности, когда гомосексуалист начинал ее видеть и чувствовать. Гомосексуалист — это символическая личность, не имеющая твердого фундамента. Гомосексуальная личность испаряется вместе с болью, так как такая личность есть не что иное, как пустая фантазия.

Мне думается, что маленькие дети не различают любовь мужчины и любовь женщины, отца или матери. Им нужно не сексуально окрашенное, а простое человеческое тепло, им нужны не мужские ли женские объятия, а просто ласка. Невроз развивается в тех случаях, когда рядом с ребенком находится человек, который должен его любить, но не любит в действительности. Невроз это борьба за любовь, попытка заставить родителя любить, и именно эта борьба, на мой взгляд, запускает

сексуальное отклонение любого типа. Если ребенок ведет себя естественно и спонтанно, если в любой момент он может рассчитывать на родительские ласки и поцелуи, то я сомневаюсь, что такому ребенку понадобятся какие‑то половые извращения и отклонения.

Элизабет

Когдая впервые встретился с Элизабет, она была лесбиянкой. Она выглядела, как мужчина. Мало того, у нее была даже чисто мужская походка. Кроме того, у нее была лекарственная зависимость от метедрина (род допинга). Теперь Элизабет полностью и совершенно изменилась, и работает в комиссии по условно–досрочному освобождению наркоманов, помогая тем, чья судьба ей близка по собственному опыту. То, как она разрешила проблему своей фригидности, можно приложить ко многим другим людям, страдающим этим широко распространенным расстройством.

«Меня зовут Элизабет. Я родилась на Юге двадцать шесть лет назад, одновременно с братом. Мы двойняшки. У меня есть сестра. Она на полтора года моложе меня. Мой отец инженер, профессор. Мать работала на случайных работах, чтобы мы могли сводить концы с концами.

Первое событие в моей жизни, показавшее, что в ней что- то идет не так, событие, которое я помню, произошло, когда мне было четыре с половиной года. Казалось, что у меня была аллергия ко всему на свете: к пыли, перьям, цветам, меху и крахмалистой пище. Когда мне было шесть лет, мы переехали в Калифорнию. Приблизительно в это время я начала воровать мелочь, которую отец оставлял на комоде. На эту мелочь я покупала конфеты в магазине на углу нашей улицы. Кроме того, я выуживала карманные деньги у младшей сестры. Я тогда буквально объедалась сладостями.

Сидя на уроках в начальной школе я все время глазела в окно, не замечая окружавшего меня реального мира. В этом мире со мной не происходило ничего примечательного. В сво

их мечтах я улетала в фантастический мир — по глухому лесу за мной гнался придуманный мною принц, который, в конце концов, догонял меня и обнимал, держа в своих сильных горячих руках.

Когда мне было семь лет, меня некоторое время водили к психиатру. Мать говорила, что психиатру меня показали, потому что я постоянно твердила ей: «Мама, ты меня не любишь». Позже, правда, она говорила, что меня повели к врачу, потому что я воровала мелочь у школьной подружки, когда бывала у нее в гостях. Врач заключил, что я отчаянно нуждаюсь в любви и сама способна на большую любовь.

В пятом классе учительница начала поощрять мои занятия рисованием. Мне очень нравилось изображать красками индейцев хопи. Я пользовалась яркими оранжевыми, бирюзовыми и пурпурными цветами. Излюбленным сюжетом моих картин стали женщины–индианки, державшие на руках своих детей. Мне никогда не удавалось придавать лицам выражение. Рисование было единственным занятием, которое доставляло мне истинное удовольствие, когда я была маленькой. Когда я завоевала несколько премий и наград за мои картины, родители отдали меня в художественную школу. Это подавило и ошеломило меня. Меня старались научить передавать на бумаге формы и линии. У меня отняли единственную свободу, которая еше у меня оставалась. Родители думали, что я творческая личность. Они постоянно говорили: «Все, к чему ты прикасаешься, превращается в золото». Рисование перестало быть удовольствием, оно стало обязанностью. В моих руках появилось напряжение. Они не желали делать того, что я хотела. Мне казалось, что я должна достичь совершенства, чтобы мои родители считали меня воплощением совершенства.

Мои родители проводили почти все свое свободное время, строя дом. Мы, дети, должны были принимать в этих строительных работах посильное участие, чтобы почувствовать свою «долю ответственности». Некоторые друзья нашей семьи называли наш дом «рабочей фермой». Родители ввели систему квот и норм выработки, а мы искали любую возможность отлынивать от работы. Но стоило мне вырваться на улицу и поиграть, как меня начинало грызть чувство вины, так как всегда оказы