А тут еще Грязной с Вяземским нашептывают:

— Ты, Малюта, уж постарайся. Всю нечисть на свет божий выволоки! Государь тебе по гроб жизни благодарен будет, если заговор против него откроешь. В такое доверие попадешь, что и ближним боярам не снилось. Ангелом-хранителем для него сделаешься. И вообще ты нас держись, Григорий Лукьянович: мы тебя в обиду боярам не дадим! Они тебя пришлым считают и все чернью зовут, носы брезгливо воротят. Нам бы всем объединиться, — страстно шептал Грязной-Ильин, — вот тогда не было бы сильнее крепости, чем наша. Мы бы всех бояр за голенище затолкали. Ты измену лихую среди бояр ищи, а потом государю об этом доложишь. А мы ему подскажем, чтобы он орден свой создал, с помощью которого все лихоимство сподручнее стало бы выводить. Знаешь ли, Григорий Лукьянович, где самое лихоимство может прятаться?

— Где же?

— Среди князей, вот где! — заверил Грязной. — Афанасий Вяземский хоть и князь, однако сам того же мнения. Свою общину создать нам нужно, а Шуйских и Воротынских от царского трона подале отринуть. И вот в этом ты нам поможешь. Чем большего лиха среди бояр отыщешь, тем наше дело вернее. Тогда мы с государем совсем рядом встанем.

Малюта Скуратов и вправду за сыск взялся серьезно. Уже через две недели он допросил слуг едва ли не всех бояр и искренне удивлялся неосторожности лучших людей, которые в присутствии дворовых и челяди могли поносить государя, называя его то приблудным, а то выблядком.

Словно забавляясь какой-то игрой, они старались переплюнуть один другого и искали для царя слово как можно более неприличное, в открытую винили его в содомии и душегубстве.

Удачливыми были и шептуны, которые наговорили про бояр такое, отчего менее именитый царский слуга уже давно бы почил на плахе: Иван Челяднин таскал из казны золотишко в горшках; Морозов Михаил продавал скот с Сытного двора, а Федор Шуйский позарился на царское белье, оставленное на просушке во дворе.

Теперь против каждого из бояр Малюта Скуратов имел ябеду с дюжинами свидетелей, и оставалось только выбрать день, чтобы доложить государю о службе бояр.

Но медлил Малюта, и было отчего! Думный дворянин начинал осознавать, что в его руках находится власть, которая будет сродни царской. Ведь каждый из бояр имел грешок.

Самый большой грех лучших людей заключался в том, что каждый из потомственных князей помнил уделы предков и, не таясь, говорил о том, что царь ему не указ и еще неизвестно, кому на троне сиживать. Иван-то от младшей ветви Рюриковичей пошел! И рожей больно на Овчину-Оболенского похож. Государю следовало бы помнить старину — на городах должны князья сиживать, а не безродные дьяки.

Малюта медлил потому, что не знал, стоит ли все говорить государю. Ведь может и не поверить. Господа бояре не первый год самодержцу служат, не одно их поколение у московского стола сиживало. Как бы царский гнев против верного слуги не обернулся. Подумав, Малюта Скуратов решил положиться на божью волю: если на Введение[68]будет оттепель, тогда с челобитной к царю повременит.

Через молочную кашу облаков проглядывала синяя даль. Небо могло бы показаться речным отражением, если бы поверхность Яузы не была покрыта льдом, который уже стоптали и наездили настолько, что казалось, будто санному пути по крайней мере с десяток лет.

На Лубянке, куда уже целую неделю крестьяне свозили сани и дровни со всех окрестностей, шел санный торг. Сани были на загляденье, такие, что и садиться жаль. Мастера украшали их рисунками, вырезали на поручнях фигурки и обивали низ теплым мехом.

Григорий жил на Лубянке — как раз напротив торга.

Проснулся он спозаранку, в самую темень, похлебал щей, запил кваском и повелел вывести из стойла мерина. А тут и солнце появилось, да так распогодилось, что не выйти на улицу было грех. Светило заставляло подносить руку к глазам, слепило так, как не бывает и летом.

Григорий пощурился по сторонам, потянулся разок, надвинул на самые уши папаху и повел мерина к торгу.

Сани выстраивали рядком, в длинные улицы. Здесь можно было встретить троичные сани, парные, особенно много выставлялось одиночных.

Григорий Лукьянович искал галицкие сани, которые всегда расписывались так красочно, что напоминали пасхальное яйцо. Однако больше было коломенских, ростовских, заприметил он даже владимирские, но вот галицких оказалась только пара. Скуратов ходил вокруг них, как кот вокруг сала: трогал полозья, пробовал пальцами обитый мех, ковырял ногтем краску, но с деньгой расставаться не торопился. Можно было бы взять более дешевые звенигородские — и расписаны красиво, и полозья так заточены, что и летом можно разъезжать, — но в почете пребывали не они. Все бояре и окольничие предпочитали разъезжать в галицких санях, которых они имели по нескольку пар для разных случаев: одни для охоты, другие чтобы на богомолье выехать, а вот самые нарядные — это к царю!

Малюта Скуратов не желал отставать, и прогадать он тоже не хотел, потому примеривался долго, а на затылке от напряжения выступила обильная испарина. Снял Григорий шапку, остудился малость и опять стал прицениваться.

— Ты бы мне гривенник уступил, — наседал на мужика Малюта, хотя чувствовал, что не удастся уломать мастерового даже на полкопейки.

— Ты посмотри, боярин, какие сани! Не сани, а картинка нарядная! Не могу я задарма давать. На гривенник я шубу могу купить дочке.

— Ты гляди, краска здесь облупилась, — ткнул Малюта на рисунок.

— От этого сани хуже ехать не станут, по земле бегут, словно по снегу.

Год назад Григорий Лукьянович не смел бы и подойти к таким саням, предпочел бы ехать на дровнях, а сейчас непременно галицкие подавай!

Отсчитал Малюта двенадцать гривенников и протянул мужику.

— Мог бы уступить пятачок, — буркнул он невесело.

— Хе-хе-хе! — довольно скалился мужичок. — Задарма не продаю, милый. Галицкие сани всегда в ходу. А на моих, почитай, половина Думы разъезжает! А еще баба моя просила кадку купить, а на пятачок я целую бочку возьму, — спрятал бережливый хозяин деньги в кошель.

Григорий запряг мерина в новые сани и поехал в Кремль.

Перед кремлевскими воротами он сошел, дал стрельцу копеечку, чтобы приглядел за санями, и пошел во дворец к царю.

Морозец щипал крепко, норовил укусить за нос и щеки, но Малюта, подняв воротник, более его не страшился.

Вот и царский дворец.

Григорий Лукьянович посмотрел на гульбище, куда любит выходить летом царь, но оно было завеяно снегом, а на перилах, растопырив крылья, мерились силушкой два голубя-богатыря. Птицы старались спихнуть друг друга с теремной высоты, клевались. Видно, поединок был нешуточный: голуби клокотали, наносили крыльями удары, словно кулачные бойцы, сталкивались грудью, а потом, подустав, мирно разошлись.