Русская провинция, не поддержавшая в 1993 году восставшую Москву, пострадала больше всего. Она была разорена, промышленность разрушена, инфраструктура лежала в руинах. Напротив, Москва, став одним из «глобальных городов», крупным финансовым и деловым центром восточноевропейского капитализма, не проявляла больше желания бунтовать.

Оппозиция 1993 года была не только народной, но и директорской. Она охватывала часть советского производственного аппарата, не видевшего для себя особых выгод в происходящем. Маленькая гражданская война в Москве показала, что власть далеко не всегда может рассчитывать на безграничный ресурс «русского терпения». Власть сделала для себя целый ряд выводов. После 1994 года радикальных рыночников оттесняют от непосредственного управления, а на самом верху правительство Виктора Черномырдина обеспечивало компромисс между либеральными элитами, организующимися на базе бывшего партийно-комсомольского аппарата вокруг новых финансовых структур, и старым директорским корпусом (бывшими советскими «хозяйственниками»). Стремительно поменявших окрас «красных директоров» допускали до участия в приватизации.

Не имеющие ни лидеров, ни организации, ни опыта самостоятельной борьбы массы на некоторое время перестали быть опасными. Правящие круги завершили раздел собственности. Все счастливы.

Левых нет

Параллельно с началом «антиглобалистиских» выступлений на Западе, левые идеи стали входить в моду и в Восточной Европе. О них теперь принято было писать и говорить. Их обсуждали и оспаривали. На их распространение жаловались либеральные публицисты, еще совсем недавно провозглашавшие, что с левой идеологией раз и навсегда покончено (показательно, что ни один из подобных авторов не извинился перед читателем за то, что вольно или невольно вводил ее в заблуждение).

Для широкой публики сообщения о массовых протестах в Сиэтле и Праге предстали как удивительные примеры западной «экзотики». Эта информация никак не соотносилась с собственным повседневным опытом. А невежество представителей масс-медиа во всем, что касается антибуржуазной теории и практики, просто поражало.

Показателен эпизод, описанный радикальным писателем Алексеем Цветковым. В книге «Суперприсутствие» он рассказывает, как ему позвонили с телевидения от модного журналиста Леонида Парфенова и попросили рассказать про «антиглобализм». Он и рассказал: «Как и положено в отношениях с TV, я ответил первое, что пришло в голову: „Возьмите глобус, оденьте на него черную маску уличного бойца, пусть в прорези будет видна страна, про которую ваш сюжет“. На следующий день Парфенов с видом знатока демонстрировал зрителям глобус и пересказывал этот бред. Так родился новый „символ антиглобализма“».[502]

Разумеется, российское общество не могло не заметить, что наряду с экзотическими левыми радикалами, водящимися где-то на далеком Западе, совсем рядом существует и какая-то другая оппозиция, получившая в прессе устойчивый ярлык «левопатриотической». Однако Коммунистическую партию РФ, бессменно возглавляемую с 1993 года Геннадием Зюгановым, ни одна уважающая себя левая группа на Западе за единомышленников не считала, да и сами зюгановцы отвращения к европейским левым не скрывали. Почти каждая международная вылазка официальных представителей КПРФ в 1990-е заканчивалась скандалом, после чего партийная верхушка предпочла свернуть международные связи. Было ясно, что им ближе западные крайне правые — Ле Пен во Франции, Хайдер в Австрии. Настоящие державники и патриоты! В качестве духовных источников своих идей Зюганов простодушно называл консервативных православных философов Константина Леонтьева и Юрия Победоносцева (убежденных, разумеется, антикоммунистов). К числу любимых авторов относил он и модных западных мыслителей — Сэмуэла Хантингтона и Фрэнсиса Фукуяму, тоже, естественно, убежденных правых. Свои воззрения лидер партии подробно изложил в 260-страничном труде «Святая Русь и Кощеево царство»,[503]где показал, как православная вера и державные традиции помогут нашей Родине преодолеть засилье инородцев и победить вольнодумные идеи, занесенные с Запада.

Официальная «левопатриотическая» (на самом деле — национал-консервативная) оппозиция заменила политическую борьбу ритуальными мероприятиями, которые заполняли бессмысленные промежутки между выборами, исключительно ради которых и существовали российские партии. Ежегодные митинги 7 ноября и 1 мая хорошо иллюстрировали положение дел в оппозиции. На протяжении 1990-х годов они собирали в основном плохо одетых пожилых людей. По большей части это были оставшиеся без работы специалисты советских оборонных исследовательских институтов или вышедшие на пенсию преподаватели и бюрократы. На этих митингах совершенно не было видно молодежи, рабочих. Не было даже молодых или безработных среднего возраста. Когда на митингах стала появляться молодежь, организаторы и участники смотрели на нее с подозрением и раздражением. Портреты Николая II и хоругви с ликом Христа соседствовали с портретами Ленина и Сталина.

Большой популярностью среди партийной элиты пользовались антисемитские теории Третьего рейха. Когда в 2004 году группа депутатов от КПРФ вместе с представителями националистической партии «Родина» подписала коллективное письмо, требующее запретить еврейскую религию и культуру (авторы документа, надо признать, продемонстрировали хорошую теоретическую образованность, детально воспроизведя все аргументы, приводившиеся в литературе гитлеровской Германии), это вызвало протест среди лидеров коммунистической молодежной организации. Руководство партии великодушно простило молодых людей, согласившись, что в данном вопросе дискуссия допустима. Ведь КПРФ это «живая партия, и внутри нее есть разные точки зрения по непринципиальным вопросам».[504]

Ностальгические восторги партийных лидеров по поводу православных ценностей и сетования об утраченном величии царской России дополнялись гротескным сочетанием оппозиционной риторики и подобострастия по отношению к власти. Так, например, в 2005 году, составив документ с изложением альтернативной экономической программы, партийные лидеры «направили 500 писем руководителям исполнительных и представительных структур всех регионов и крупнейших городов и сельских районов с изложением основных положений социально-экономической стратегии, которую наша партия предлагает обществу».[505]Таким способом партия предполагала наращивать «протестное движение».

На протяжении 1990-х и первой половины 2000-х годов КПРФ неуклонно теряла влияние, утрачивая членскую базу, избирателей, депутатов. Комическое сочетание коммунизма и антикоммунизма, «державности» и ритуального повторения революционных лозунгов, оппозиционности и лакейского оппортунизма закономерно вело к упадку даже эту мощную организацию, пользовавшуюся впечатляющими ресурсами и снисходительным покровительством власти. «Патриотизм» официальной оппозиции оборачивался ее отказом от принципиальной борьбы с властью, не говоря уже о социально-политической системе. Как писал один из авторов марксистского журнала «Против течения», дело здесь, «не в патриотизме как таковом. Дело в том, что патриотизм на сегодня — самая удобная форма отказа коммунистов от революции».[506]