– Стадо безмозглых овец! Будто конец света, – кивнул на афганцев советский офицер в бушлате, сидевший на башне БТРа. – Как в зоопарке!

– Ты б посмотрел, что творится в московских универмагах, когда на прилавки выбрасывают какие-нибудь французские бюстгальтеры.

– Сравнил!

– Что они говорят? – спросил у переводчика Эдвард.

– Они говорят, что очень полюбили Афганистан и его народ, а-а-а, что переживают за несчастных детей…

– Вы не могли бы спросить у них, что, по их мнению, будет здесь после того, как уйдут советские войска?

– Ни хера хорошего не будет.

Пальцы на морозе не слушались. Эдвард взял ручку в рот, а руки спрятал в карманы куртки. Ждал перевода.

– Мы свой интернациональный долг выполнили до конца, – наконец, сформулировал переводчик. Эдвард записал и вновь сунул руки в карманы.

– Пусть выкручиваются, как хотят, – добавил второй офицер.

– Что он сказал? – кивнул на офицера Эдвард.

– А-а-а. Говорит, что афганцы навсегда останутся нашими друзьями.

Сорокин жестами звал вернуться к машине.

– Поехали отсюда, – шепнул переводчику генерал. – Здесь страсти накаляются.

Когда напор желающих достиг критической отметки, афганский офицер запрыгнул в бронемашину, отключил музыку и, в надежде утихомирить рвущихся за дармовыми продуктами и топливом неграмотных, нищих людишек, предупредил на фарси:

– Если не будет порядка, мы прекратим раздавать помощь!

Порядка не прибавилось, толпа росла, и, чтобы избежать трагедии, акцию прекратили, что вызвало всплеск негодования. Солдаты вскочили на машины, грузовики тронулись с площади. Вдогонку им полетели камни, палки, жестяные банки. Эдвард и генерал Сорокин все это не застали, ехали по городу.

– Как видите, мы не бросаем друзей в беде, – сказал, когда они отъехали от площади, Сорокин, и к собственному удовлетворению заметил, что английский журналист занес что-то в блокнот. «Генерал говорит штампами, одна пропаганда. Полковник – мудр и лаконичен. Видимо, хороший командир. Думает о людях». – Несмотря на то, что советские войска покидают Афганистан, – вещал генерал, – мы и не думаем прекращать помощь нашим южным соседям. Как говорится, друга в беде не бросим. Поэтому раздача гуманитарной помощи, особенно сейчас, когда ударили такие морозы, и завалы на Саланге, и в Кабуле явно ощущается нехватка топлива и продовольствия, – первостепенная задача для нас. Кстати, сказать, переведи ему, – повернулся он к переводчику, будто до этого говорил без его помощи, – те самолеты, что заходили на посадку, когда мы ехали мимо аэродрома, он еще спрашивал, как они называются, так вот они ежедневно доставляют в Кабул муку. Тысячи и тысячи тонн.

* * *

Дворец Амина опустел. Штаб 40-ой армии переехал в расположение 103-й воздушно-десантной дивизии у аэродрома. Городок по описи передали афганцам. Сколько исписали бумаг, сколько актов составили о передаче имущества афганскому министерству обороны! Каждую мелочь учитывали, вписывали, комиссии многочисленные создавали. Из-за одного недостающего в казарме стула поднимался скандал!

Уход из бывшего дворца Амина был спешным, неожиданным для некоторых, несмотря на то, что об этом ежедневно твердили и давно планировали, и во многом напоминал бегство. В самые последние часы царила суета и нервозность, будто враг стоял на пороге города, будто счет шел на минуты. Офицеры кричали на солдат, те носились взад-вперед не понимая, куда грузить пишущие машинки, карты; телефонисты сворачивали кабели; летали и валялись под ногами бумаги.

Виктор Константинович попрощался с сотрудниками, вышел из виллы, где находилось его управление. Чемоданы уже лежали в багажнике.

На выходе повстречался Мухиб. Было Мухибу на вид лет сорок, ростом он был невысок, от того и на каблуках ходил, седой, с морщинами, носил один и тот же старый, но всегда вычищенный, выглаженный костюм. Афганец изготовлял из бумаги и тряпочек маленькие цветочки, поливал их одеколоном. Эти милые благоухающие штучки он прикреплял булавкой к лацкану пиджака.

Три дня назад Мухиб принимал у себя дома, кормил, поил Виктора Константиновича, как никогда, как в последний раз, и весь вечер и сам он, и его сподвижники только об одном и могли говорить, выспрашивали снова и снова – действительно ли советские уходят навсегда? вдруг все-таки Москва примет решение оставить какую-то часть войск? И каждый раз он отвечал им, что незачем устраивать панику, что все будет хорошо. А что еще им скажешь? Не скажешь же им, что все, хватит, теперь сами выкручивайтесь?

– Я слышал, – как бы хватаясь за последнюю соломинку, с детской надеждой в глазах выспрашивал Мухиб, – что у вас есть такие большие самолеты, могут сразу перевозить шестьдесят тонн груза.

– Есть.

– Если начнется блокада Кабула, вы ведь будете доставлять нам продовольствие? Просто так моджахеды власть на захватят, а вот блокаду устроят, перекроют Саланг, все дороги к Кабулу.

– Все у вас будет, – успокоил советник, – и оружие, и продовольствие. Не грусти…

Мухиб учился в свое время Союзе, по-русски говорил свободно, да и дома практика была, с русской женой. В тот прощальный вечер у Мухиба Виктор Константинович, если за кого и переживал, так именно за Людмилу. Как она здесь останется? Сколько их таких, русских жен?! Что с ними будет? Наденут на тебя, Людмила, чадру! Эх, Людмила, Людмила! Красивая русская баба! Черт дернул тебя за афганца замуж пойти! И еще детей ему нарожать! А мы тебя обнадежили. Поверила, что Афганистан отныне друг и брат наш навеки!

– Виктор Константинович, надеюсь еще увидимся? Вы ведь еще будете приезжать?

– Поживем – увидим, Мухиб, – надо было закругляться. Так можно прощаться до бесконечности. – Очень приятно было с тобой работать, Мухиб, – советник протянул на прощание руку. – Людмиле от меня низкий поклон.

Афганец принял руку, потряс, и полез обниматься, зарыдал. Затем открепил от лацкана искусственный цветок:

– Это вам на память.

– Спасибо, Мухиб. Будешь в Москве, позвони.

– Эх, – всхлипнул афганец.

– В Дар-уль-Аман, – советник сел в машину. Поехали. – Надо попрощаться. Там

Все начиналось, – он открыл форточку, бросил на дорогу надушенный цветок.

Вдоль всей длинной улицы от советского посольства до министерства обороны Афганистана вырубили деревья. Их убрали заранее, распилили на чурки, и стволы и сучья аккуратно сложили, увезли, на обогрев пошли сучья, на стройматериалы древесина. В лишенном лесов Афганистане дерево ценилось высоко, не по карману беднякам. Бедняки теперь ковырялись лопатами, руками, выкорчевывали остатки. И справа и слева от дороги образовались что-то наподобие воронок от бомб.

– Взлетную полосу готовят, что ли? – шутливым тоном заметил шофер.