Но сейчас я стараюсь ею не быть. Уж не знаю, получится или нет. – Ида бросила спичку прямо на стол. – Вчера он заставил меня петь с оркестром. Я этого не хотела, оркестр тоже, но отказать ему не решились. Поэтому стала петь. Кое-кого из музыкантов я знала, некоторые из них были знакомы с Руфусом. Да будет тебе известно, дорогой, если оркестр не хочет работать с тобой, ты это поймешь достаточно скоро. Я спела «Джорджа Брауна» и еще что-то. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Когда раздались аплодисменты, бас-гитарист шепнул мне: «Слушай ты, черномазая подстилка для белых, лучше не попадайся мне на Седьмой авеню, поняла? Разорву пополам». Другие музыканты прислушивались, улыбаясь. «И сделаю это дважды: первый раз за всех чернокожих мужчин, которых ты всякий раз, появляясь на улице, превращаешь в кастратов, а второй раз – в память о твоем бедном брате, которого я любил. Уверен, он был бы мне благодарен». А потом с размаху хлопнул меня по заду у всех на глазах, а ходят туда не дураки, и, не дав мне сойти, схватил мою руку и поднял ее со словами: «Это победительница, верно? Мы здесь говорим о перспективах, то ли еще будет, она ведь только в начале пути». И резко отпустил мою руку, словно та жгла его или пачкала. От неожиданности я чуть не слетела с эстрады. Все шумно захохотали и зааплодировали – они понимали, что он имеет в виду, и я тоже. Посрамленная, я вернулась к столу. Эллис весь сиял, словно ему удалась отличная шутка. Действительно удалась. Надо мной.

Ида встала и налила себе виски.

– Потом он повез меня на свою холостяцкую квартиру в районе Ист-Ривер. Я ломала себе голову, как мне теперь быть. И не могла ничего придумать. В такси смотрела на него. Он положил руку мне на колено. Потом пытался взять за руку. Я не шевелилась. Слова негра все еще жгли меня, я вспоминала выражение его лица, а еще думала о Руфусе и о тебе! В голове все перемешалось, всплывало то одно лицо, то другое. И еще непрерывно звучала музыкальная фраза: «Господи, неужели это я?» А рядом сидел он и пыхтел сигарой. Я знала, если заплакать и устроить истерику, он тут же отвезет меня домой. Сцен он не выносит. Но даже этого не могла сделать. А как хотелось домой! Я надеялась, что тебя нет и можно будет забраться под одеяло и начать медленно умирать. А когда ты вернешься, я расскажу тебе все и тогда, может быть… но нет, мы подъезжали к его квартире, и я знала, что заслужила и это испытание. Ниже пасть нельзя. Нужно пройти и через это, а потом покончить со всем разом. А там посмотреть – осталось ли что от меня. – Она выпила виски одним глотком и тут же налила себе еще. – Но падать можно бесконечно, бесконечно. – Держа в руке стакан, она отошла от стола и прислонилась к дверце холодильника. – Я делала все, что он просил, ни в чем не отказывала. Это была уже не я. Не я. – Она сделала отчаянный жест рукой, в которой держала стакан, хотела глотнуть из него, но уронила и, неожиданно рухнув на колени рядом со столом, истерически зарыдала, прижав к животу руки.

В тупом оцепенении Вивальдо подобрал осколки стекла, боясь, что она порежется. Ида стояла на коленях в лужице виски, забрызгавшего ей юбку. Вивальдо высыпал стекло в коричневый бумажный пакет, куда они складывали мусор. Он инстинктивно держался подальше, чтобы случайно не коснуться ее, как будто она призналась, что заразилась чумой. Руки его тряслись от отвращения, каждое ее движение казалось ему невообразимо гадким. И в то же время, когда он стоял вот так, беспомощный и оцепенелый в своей кухне, которая неожиданно обрела бессмертие, – во всяком случае, на протяжении его жизни, – сердце его забилось с неведомой дотоле мукой, эта мука разрушила отчужденность, называемую жалостью, и перенесла его прямо в душу Иды, стоявшей на грязном полу. Желтый свет от единственной лампочки резко освещал их обоих. Он подошел к ней, смирившийся, беспомощный и полный нежности, ее рыдания отзывались болью в его теле. И все же в первое мгновение он не мог прикоснуться к ней, он забыл, как это делается. Не желая того, он вдруг вспомнил всех шлюх, черных шлюх, с которыми спал, вспомнил, чего добивался от них, и мерзкое тошнотворное чувство накатило на него. Что теперь увидят они, посмотрев друг другу в глаза?

– Успокойся, Ида, – прошептал он, – успокойся. Вставай, – и тут он наконец коснулся ее плеча, пытаясь заставить ее подняться. Она мучительно старалась справиться с рыданиями и оперлась о стол.

– Со мной все в порядке, – пробормотала она, – дай платок.

Встав рядом с ней на колени, Вивальдо передал ей свой платок, мятый, но довольно чистый. Ида высморкалась. Он обнял ее за плечи.

– Поднимайся, – сказал он. – Тебе надо умыться. Хочешь кофе?

Она кивнула и медленно поднялась. Вместе с ней встал и он. Не поднимая головы, Ида, пошатываясь как пьяная, направилась к ванной и заперла за собой дверь. Вивальдо зажег под кофейником конфорку, решив про себя, что, если она не будет долго выходить и откликаться, он выломает дверь. Но в ванной полилась вода, не заглушившая, однако, шума все еще идущего дождя. Желая победить дрожь, которая во многом была от голода, Вивальдо с жадностью съел отбивную и кусок хлеба, запив все молоком. Но облегчение в первые минуты не приходило. И все же кофейник, начинавший шуметь, был настоящим, так же как и огонь под ним, и отбивные на сковородке, и молоко, похоже, свернувшееся у него в желудке. Настоящими были и чашки, которые он задумчиво мыл под струей, и сама вода, стекавшая по его крупным длинным рукам. Сахар и молоко, которые он поставил на стол, тоже были настоящими, и сигареты – одну из них он закурил. Когда он выпускал через ноздри дым, ему в голову вдруг пришла одна деталь для романа, которую он тщетно искал уже несколько месяцев. Теперь она легко, словно ключ в замок, встала на свое место. Казалось невероятным, как он не подумал о ней раньше: она оправдывала, высветляла, проясняла все остальное. Нужно будет позднее еще над ней помозговать, а теперь поскорее записать несколько слов на бумаге. Он заторопился к письменному столу. Зазвонил телефон. Вивальдо тотчас поднял трубку – торопливо, словно кто-то болел или спал в доме, почти прошептал:

– Алло!

– Привет, Вивальдо. Это Эрик.

– Эрик! – Он не мог скрыть переполнившей его радости и бросил быстрый взгляд в