Поравнявшись с кабинетом Худа, они остановились.

– Помощь мисс Томпсон оказывал не я, а Боб с Майком, – сказал Худ.

– Все правильно, – возразила сенатор Фокс. – Вы сняли с плиты подгорающую кастрюлю, вы не допустили, чтобы наши города захлестнули бунты, вы оборвали карьеру следующего крупного деспота. Все это сделали вы. И все же, Пол, я по-прежнему намерена урезать ваш бюджет. Я должна сделать это ради налогоплательщика.

– Поговорим об этом в кабинете, – предложил Худ. – Но мы должны поговорить вдвоем. Я хотел бы вам кое-что сообщить.

– У меня нет секретов от моих сотрудников, – заявила ему Фокс. – Возможно, они и не столь квалифицированные, как ваши, но они мои.

– Понимаю, – сказал Худ. – И все же, я хотел бы иметь минутку-другую для беседы наедине.

Не глядя на своих помощников, женщина попросила:

– Вас не затруднит подождать меня здесь? Я сразу же вернусь. Нейл Липпес и Бобби Уинтер отказались от предложения Худа подождать их в кабинете. После того, как туда прошла Фокс, Худ закрыл дверь.

– Присаживайтесь, – предложил он и подошел к своему столу.

– Спасибо, я постою, – ответила она. – Это не займет много времени?

Худ решил не садиться за стол в свое кресло. У него было отвращение ко всякой театральности, и ему хотелось сделать все как можно проще и без обиняков. Но он знал, что на всякий случай ему лучше стоять поближе к женщине.

Худ взял со своего стола пергаментный конверт и протянул его в сторону Фокс.

– Это было доставлено в выходные по немецким дипломатическим каналам, – сказал Худ. – Письмо от заместителя министра иностранных дел Германии Хаузена.

Худ ждал. Он съездил в воскресенье домой к Мэтту и заставил того провести компьютерный анализ. После этого никаких сомнений не осталось. Он боялся этой минуты с того самого момента, как пришло письмо, но теперь настало время пройти через это.

– Я слушаю, – подала голос Фокс.

– Много лет назад Жирар Доминик и Рихард Хаузен учились вместе в университете в Париже. Как-то вечером они отдыхали в кафе. Выпивали.

От природы розовые щеки женщины утратили часть своих красок. Темные глаза уставились на пакет.

– Можно? – спросила она, протягивая руку.

Худ отдал конверт. Она поднесла его к себе, держа обеими руками. Зажав его между большими и указательными пальцами, она попыталась нащупать, что же находится внутри.

– Фотографии… – сказала она. Худ подошел ближе к ней.

– Сенатор, пожалуйста, сядьте, – попросил он. Она покачала головой и сунула руку в конверт. Не глядя внутрь, она выбрала наугад фотографию и только потом взглянула на нее.

На цветном снимке была девушка, стоявшая на верхней площадке Эйфелевой башни. Внизу расстилался подернутый дымкой Париж.

– Люси… – еле слышно произнесла сенатор. Голос ее сорвался. Она положила фотографию обратно и прижала конверт к груди. – Пол, что там произошло?

Худ смотрел, как на глаза женщины наворачиваются слезы.

– На них напал Доминик, – ответил Худ. – Хаузен пытался его остановить. Когда они уходили, Хаузен, собирая свои вещи, в темноте случайно прихватил камеру девушек. Он сохранил ее, но не был уверен, что же с ней делать. До сегодняшнего дня.

Сенатор прикрыла глаза, дыхание ее было затрудненным.

– Моя девочка… – прошептала она. – Моя Люси… Худу хотелось ее обнять, но вместо этого он просто молча наблюдал, понимая неуместность любых своих слов или действий. И он видел, как политическая икона превращается в обычную человеческую плоть. А еще он понял, что как бы ни сложились их отношения в дальнейшем, она никогда не сможет совсем отойти от него. Только не после тех минут, что они разделили сейчас вместе.

Очевидно, сенатор это тоже понимала. Она расслабила руки и посмотрела на Худа. Затем прокашлялась и протянула ему конверт.

– Вам нетрудно подержать это какое-то время у себя? Через двадцать лет вы мне дали…, вы опустили… – может быть, это звучит излишне театрально – вы опустили занавес, завершив мою драму. А пока я просто не готова иметь дело с моим горем снова. Я подозреваю, этого мне хватит во время суда над Домиником.

– Понимаю, – сказал Худ. Он положил конверт на стол себе за спину и остался стоять так, чтобы конверт не был виден женщине.

Образ общественного деятеля и сенатора вернулся к Фокс почти мгновенно. Ее глаза прояснились, плечи расправились, голос окреп.

– Итак, вы знаете, что теперь я не могу урезать вам бюджет, – сказала она.

– Сенатор, я это сделал не ради политических поблажек, – ответил Худ.

– Знаю, и именно поэтому у меня есть больше оснований за вас побороться. Я слишком важничала, когда приехала сюда, но Оперативный центр доказал, что он дорогого стоит. Впрочем, как и вы. Насколько я знаю, большинство людей не упустило бы возможности воспользоваться ситуацией для всякого рода манипуляций. Вашингтон не тренировочное поле для создания атмосферы настоящей близости между людьми, однако вы ее сегодня создали. И я всей душой верю, Пол, что мы должны поддерживать не только своих людей, но и свои организации.

Она протянула руку, и Пол пожал ее в ответ.

– Спасибо за сегодняшний день, – поблагодарила она. – Я позвоню вам позже, и мы договоримся с вами о еще одной встрече. Постараемся придумать, как нам одновременно удовлетворить и финансовых церберов и вас.

– Но я предупреждаю, – улыбнулся Худ, – что мне может понадобиться еще больше денег. У меня есть идеи о создании нового агентства.

– Может быть, это способ получить больше денег, – сказала сенатор. – Урезать у Оперативного центра, а потом вернуть их обратно и с добавками через другую организацию. Шито белыми нитками, но зато все будут счастливы.

Сенатор Фокс демонстративно направилась к выходу, не обращая внимания на вопросительные взгляды своих помощников, и лишь жестом дала понять, чтобы те тоже шли к лифту.

Худ обогнул стол и уселся в кресло. Потом достал из кармана пиджака портмоне и извлек оттуда половинки билетов. Разорвав их на клочки, он сложил обрывки в конверт и спрятал его в ящик стола.

И только теперь, двадцать пять лет спустя, он почувствовал, что и тут он опустил занавес.