года — января 1919 года в Киеве во время гетмановщины и петлюровщины.

Акт первый

Картина первая

Бьют старинные часы девять раз и нежно играют менуэт. Загорается свет. Открывается квартира Турбиных. Большая, очень уютно обставленная комната с тремя дверьми. Одна из них ведет на половину Алексея Васильевича, другая на половину Елены, третья в переднюю, внутренность которой зрителям видна. В комнате камни, на изразцах над камином рисунок красками, изображающий голову петлюровца в папахе с красным шлыком, и крупная надпись тушью: «Союзники — мерзавцы».

В камине догорает огонь.

На сцене Николка (он в защитной блузе, в черных рейтузах и высоких сапогах, погоны юнкер-офицерские, Николка немного заикается), и Алексей (в синих рейтузах с гусарским галуном, во френче без погон).

Оба греются у камина.

Николка (играет на гитаре и поет).

Пулеметы мы зарядили,

По Петлюре мы палили.

Киев город мы прославим,

На Крещатике киоск поставим.

Петлюрчики, чики...

Голубчики, чики...

Покажите-ка ваш мандат!

Пулеметы мы зарядили,

По Петлюре мы палили.

Пулеметчики, чики...

Голубчики, чики...

Выручали вы нас, молодцы!

Алексей. Черт тебя знает, что ты поешь. Пой что-нибудь порядочное.

Николка (поет).

Хошь ты пой, хошь не пой,

В тебе голос не такой!

Есть такие голоса,

Дыбом встанут волоса.

Алексей. Это как раз к твоему голосу и относится.

Николка. Алеша, это ты напрасно. Ей-богу, у меня есть голос. Ну, конечно, не такой, как у Шервинского, но все-таки порядочный. Драматический, вернее всего, тенор. Леночка, а Леночка, как по-твоему, есть у меня голос?

Елена (за сценой). У кого? У тебя? Нету никакого.

Николка. Это она расстроилась, оттого так и отвечает. А между тем, Алеша, мне учитель пения говорил: «Вы бы, говорит, Николай Васильевич, в опере, в сущности, могли петь, если бы не революция».

Алексей. Дурак твой учитель пения.

Николка. Я так и знал. Полное расстройство нервов в турбинском доме — у меня голоса нет, а вчера еще был, учитель пения дурак, и вообще пессимизм. А между тем я более склонен к оптимизму. (Играет на гитаре.) Хотя ты знаешь, Алеша, я сам начинаю удивляться. Ведь девять часов уже, а он сказал, что днем приедет. Уж не случилось ли с ним чего-нибудь в самом деле?

Алексей. Ты потише говори.

Николка. И главное, неизвестно, что предпринять. (Пауза.) Вот комиссия, создатель, быть замужней сестры братом.

Алексей. В особенности, когда у этой сестры симпатичный муж.

Николка. Да. Вообще, туманно и паршиво. (Бренчит, напевает минорно.)

Туманно... туманно... ах, как все туманно.

Елена (за сценой). Который час в столовой?

Николка. Э... девять. Без пяти. Наши часы впереди, Леночка.

Елена (за сценой). Не сочиняй, пожалуйста.

Николка. Ишь, волнуется...

Ах, как все туманно...

Алексей. Не надрывай ты душу, пожалуйста. Спой лучше юнкерскую.

Николка (встает, начинает марш на гитаре и поет, постепенно выходя на авансцену).

Здравствуйте, дачники,

Здравствуйте, дачницы!

Съемки у нас опять начались.

Гей, песнь моя любимая,

Буль, буль, буль, бутылка казенного вина!

Бескозырки тонные,

Сапоги фасонные...

За сценою, приближаясь, громадный хор — глухо и грозно, в тон Николке, как бы рождаясь из его гитары, — поет ту же песню. Электричество внезапно тухнет, и все, кроме освещенного Николки, исчезает в темноте.

Хор.

То юнкера, гвардейцы идут...

Затихает, удаляется.

Алексей (в темноте). Елена! Где ты? Свечи у тебя есть? Это наказание, честное слово! Каждую минуту тухнет.

Елена появляется со свечой, и электричество тотчас загорается.

Какая-то часть прошла.

Елена тушит свечу.

Николка (поет).

Съемки примерные,

Съемки глазомерные,

Вы научили нас дачниц любить...

Елена. Тише. Погоди.

Николкина песня обрывается, все прислушиваются. Далекие пушечные удары.

Николка. Странно. Так близко. Впечатление такое, будто бы под Святошиным стреляют. Интересно, что там такое происходит. Я бы поехал на Пост. Узнать, в чем дело.

Елена. Тебя там не хватало. Сиди, пожалуйста, смирно. Успеешь еще. (Пауза.) Алеша, а Алеша...

Алексей. Ну?

Елена. Я сильно беспокоюсь. Где ж Владимир, в самом деле?

Алексей. Приедет. Не беспокойся, Лена.

Елена. Как же так? Сказал, что вернется днем, а сейчас начало десятого. А вдруг на их поезд напали?

Алексей. Ничего этого не может быть. Линия на запад совершенно свободна. Ее немцы охраняют.

Елена. Почему же его нет до сих пор?

Алексей. Ну, стояли на каждой станции.

Николка. Революционная езда — час едешь, два стоишь.

Елена. Так-то так, а все-таки нехорошо на душе, беспокойно. Я хочу съездить на вокзал, узнать, что с их поездом.

Алексей. Ни на какой вокзал мы тебя не пустим. Если уж на то пошло, я сам съезжу, только попозже. А сейчас и не к чему. Подождем еще.

Николка. Ты, Леночка, пожалуйста, не волнуйся. Соблюдай, как говорится, спокойствие.

Елена. Легко сказать...

Звонок.

Николка. Ну вот. Я же говорил. Сейчас я открою. (Уходит в переднюю.)

Алексей. Это Владимир, конечно.

Николка. Кто там?

Глухо голос Мышлаевского: «Открой, ради бога, скорее».

Алексей. Нет, это не Тальберг.

Николка (удивленно). Ты, Виктор?

Впускает Мышлаевского. Тот в длинной шинели, в заиндевевшем башлыке, с винтовкой и револьвером на поясе.

Алексей. Виктор, да это ты!

Мышлаевский. Ну я, конечно, чтоб меня раздавило! Никол, убери винтовку к чертям. О, дьяволова мать!..

Алексей. Откуда ты?

Елена. Да это Виктор! Откуда?

Мышлаевский. Здравствуй, Леночка. (Снимает башлык.) Сейчас... Ох... Осторожнее вешай, Никол. В кармане бутылка водки, не разбей. Здравствуйте, все здравствуйте. Ох. Из-под Красного Трактира. Позволь, Лена, ночевать у вас. Не дойду домой! Совершенно замерз...

Елена. Ах боже мой, конечно, конечно.

Алексей. Иди скорее к огню.

Идут к камину.

Мышлаевский. Вот сукины дети, боже ты мой! Вот свиньи собачьи, чтоб им... (Со стоном бросается к огню.)

Алексей. Что же — они вам валенки не могли дать, что ли?

Мышлаевский. «Валенки»!

Елена. Вот что — там ванна сейчас топится, вы его раздевайте поскорее, а я все приготовлю. (Уходит.)

Мышлаевский. Кабак, черт их возьми! (Указывая на сапоги.) Ох, снимите, снимите, снимите...