Если человек или народ говорит о свободе только для своей нации — это фашизм. Не случайно нацисты Германии назвали свою партию «национал-социалистической». Путая свой народ, они призывали его бороться за социализм, социальное равенство для одной нации, «высшей расы» арийцев.

Вот почему призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» кажется мне действенным на очень долгие времена. Даже тогда, когда уже будут достигнуты братство, равенство и свобода на земле всех людей, он останется актуальным для будущего, потому что направлять развитие человечества будут люди, отдающие свой труд на благо всех. И сегодня объединение пролетариата — единственная гарантия мира на земле и единственный путь, который способен привести человечество к социалистическому переустройству общества. Люди труда — это производительная сила, сила, которой необходим мир, которая стремится к ограждению от насилия прав каждого. В этом гуманистический смысл лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Это призыв к объединению всех людей труда, это знамя, объединяющее для борьбы во имя труда, мира — жизни.

Вечером я нарисовал знамя, а к утру его уже вышили. Это было первое знамя бригады. Вышивали его наши девушки, Лена Шараева, политрук второго отряда и переводчица, Вера Ладик — жена нашего радиста, и ее сестра.

Судьба Веры Ладик и ее мужа трагична. Во время блокады партизанского края, когда прочесывали немцы лес, Ладик спрятал жену, брата и сам спрятался в мох. Каратели шли цепью, он понял, что сейчас их найдут, успел выхватить «наган» и застрелить жену, брата и себя. Чтобы не пытали, не выдать своих.

Господи, с какой верой люди отдавали жизнь! А сейчас такое надругательство над прошлым, нашими идеалами. Но «Иваны» гибли с верой, что они защищают свою Россию, и от этой веры и этой гибели мы не имеем права отрекаться.

Погиб Лёлик, пулеметчик из отряда Сафонова, меня позвали:

— Коля, приди, может, сфотографируешь Лёлика.

Все знали, что над пленкой я дрожу, и все-таки звали, такое это важное дело было, чтобы осталась память о человеке.

Это все непросто. Сколько погибало! Но каждая смерть поражала. И девушки наши как могли старались, украшали и убирали убитого, делали цветы, банты на гроб из бумаги, чтобы придать торжественность происходящему. И все приходили прощаться. Потом везли гроб на кладбище и хоронили, произносили речи, и эти речи были важны тем, кто оставался.

Кладбище было старое, километрах в пяти от лагеря возле деревни Путилковичи, и его стали считать партизанским. Бойцы сами ухаживали за кладбищем и могилами, сажали цветы, могилы были красивые, и уже живой человек не беспокоился, что его бросят. Это страшно волновало, страшно мучило, что бросят, оставят на съедение зверей и птиц. И каждый завещал: «Похороните меня вместе с товарищами». И каждый знал, что если он погибнет в бою, то и о нем будут сказаны слова, полные боли и любви, и будут отданы все почести, вплоть до салюта. Это укрепляло дух людей, веру в память и что жизнь человек отдает за общее нужное дело — спасение родины.

До тех пор мне казалось, что самое главное — жизнь и смерть. Но оказалось, людей мучит, что произойдет после смерти, где он будет лежать. И как всем хотелось лежать рядом с товарищами, на своем кладбище.

Потом я понял, что красота березовой аллеи, ведущей на кладбище, склоненные ветки над могилами — это было как бы ясное представление родины, физически осязаемое. А если он будет лежать вместе с товарищами, то он не будет забыт. И отсюда уже родилась идея, когда я это стал понимать, создания картины — коллективного портрета. И уже каждый мечтал попасть в эту картину.

Гибель Васи Никифорова. — Мой первый вернисаж. — В отряде Короленко. — Картина «Засада на большаке». — Дубровский меня напутствует. — Телохранитель. — Строим дорогу. — Непокоренные

Наша партизанская картинная галерея должна была открыться Первого мая. А в ночь на Первое мая привезли убитых Василия Никифорова и Михаила Жукова. И был дан приказ ввести Никифорова посмертно в самую большую картину о бригаде, где уже был изображен Жуков.

Тела убитых положили на столы в штабе, украсили ветками, стоял почетный караул. Было очень тяжело. Слышались рыдания, плакала у гроба Жукова его жена, Женя Лябикова. Сдерживая себя, старался как можно вернее восстановить портрет Василия в картине «Выход бригады Дубова на операцию».

Командуя отрядом, геройски, как он и обещал, Василий первым со своим знаменитым «А-а-а, японский бог!..» прорвался к орудию власовцев, раскидал прислугу, они, не выдержав, бежали, и сам, один, захватил орудие. Подскочившие партизаны увидели его радостно оживленным, он схватился за станину: «Разворачивай!» — хотел повернуть орудие и ударить по немцам их же пушкой. И в этот момент на глазах своих товарищей был убит. Кто-то из отступавших полицаев обернулся и выстрелил ему в спину.

Василия давно восстановили в командной должности. Но несправедливость была допущена, совершена. Это жгло его, он хотел доказать, искал подвига… И погиб.

Я работал всю ночь, и к утру портрет был закончен.

Но передохнуть мне не удалось. Утром Первого мая началось новое наступление немцев на Воронь, где погибли Василий и Жуков, и отряд партизан под командованием Дубровского и Лобанка поскакал под Воронь на выручку товарищам, там продолжался бой. Уезжая, я отдал фотоаппарат Николаю Гутиеву, попросил: «Сними похороны». И Николай снял, сейчас эти негативы у него.

Бои под Воронью шли целый день, вернулись в лагерь мы глубокой ночью, митинг, посвященный Первому мая, и открытие выставки состоялись без меня. Так и не удалось мне побывать на своем первом в жизни вернисаже.

Похороны я увидел на снимках. Траурная процессия, колонна партизан со знаменем бригады, двинулась из лагеря на партизанское кладбище в Антуново. Пять километров несли на руках гробы с телами погибших в бою товарищей. Потом был траурный митинг на кладбище и прощальные выстрелы.

* * *

Тяжелым был первый день мая для всех в бригаде, я на следующий день отпросился и с рассветом уехал из лагеря, меня отпустили Дубровский и Лобанок: «Ладно, поезжай к своим в Пышно, отвезешь заодно сводки и поздравишь их с праздником». В Пышно стоял в обороне отряд Короленко, в нем у меня много друзей было, вот я и поехал.

Шла посевная, в Оберцах возле Пышно увидел, как проходила группа партизан по селу, стучали в окна и вызывали людей пахать и сеять. А дальше, в поле, наши с винтовками шли за плугом, помогая в работе и охраняя жителей от внезапного налета карателей. Это приказ был — на посевную ли, на уборочную. Когда шла уборка, возле убирающих тоже обязательно ставился партизанский пост, который должен и предупредить, и защитить, и помочь.

Ехал я верхом, и на подъезде к Пышно меня поразила картина: во дворе стоит орудие — а хозяйка сажает! Ждали, что немцы вот-вот пойдут в наступление, орудие поставили на окраине, как раз в ее дворе, и она обсадила его вокруг картошкой. Пленка у меня была на вес золота, но, соскочив, я сфотографировал эту старушку. Решил, что напишу такую картину. Меня поразило ее мужество.