отозвался о книге, назвав ее "кристаллом гипнотизера, усыпанном алмазами" — а уж этот мистик, как известно, большой мастер морочить читателям головы относительно собственной персоны)? И что это вообще такое, в конце концов: "возрождение "романа идей"", как считала известная американская писательница Мэри Маккарти, или же "исполненное туманного философствования сочинение", как считал видный советский литературовед Александр Мулярчик? Боюсь, русскоязычному читателю придется находить в книге свои ответы на множество подобных вопросов, и надеюсь, ему все-таки доведется это сделать.

Сейчас же ясно одно. Больше двадцати лет назад Роберт Персиг создал уникальное полифоническое произведение, по выражению культуролога Филипа Тойнби — "работу величайшей — возможно, наисущнейшей важности…" Пока сложно сказать, насколько удалось ему повторить этот успех своей второй книгой, вышедшей семнадцать лет спустя, — "Лайла. Исследование Морали", — и действительно ли этот роман окажется столь же эпохальным для 90-х годов, как первый — для 70-х. Но я верю, что «Дзэн», на котором выросло уже не одно поколение мыслящих читателей, книга, пронизанная истинным светом мудрости и добра, еще дойдет до русской публики. Дай Бог, чтобы теперь и вы в это поверили.

Итак, Роберт Персиг, сын декана школы права Университета Миннесоты Мэйнарда Э.Персига, бывший преподаватель философии и риторики, после продолжительного нервного срыва ставший составителем технических руководств для ранних поколений компьютеров, задумал эту книгу в 1968 году как коротенькое и легонькое эссе после длинного путешествия из дому в Миннеаполисе на Западное Побережье США на мотоцикле со своим, тогда еще 12-летним, сыном Крисом и парой друзей. Разослал первые несколько страниц и сопроводительное письмо 121 издателю, и 22 из них ответили благожелательно. Тем не менее, когда эссе было закончено, Персигу не понравились те его части, где речь шла о собственно Дзэне, и он их сократил. Тем временем книга зажила своей жизнью, и по ходу работы все больше и больше издателей стало отвечать отказом. Через четыре с половиной года работы энтузиазм сохранил один старший редактор издательского дома "Уильям Морроу" Джеймс Лэндис. Благодаря ему книга и увидела свет, несмотря на свое название, которое, как предполагалось, могло бы отпугнуть широкие читательские круги, и первые три издания в твердой обложке разошлись почти моментально небывалым для такой литературы тиражом 48 тысяч экземпляров. Посыпались хвалебные рецензии, бессчетное число раз она переиздавалась в мягких обложках, поговаривали даже о том, чтобы снять по ней фильм, а 46-летний автор получил стипендию Гуггенхайма и вкусил славы — после двадцати лет унижений и бесполезной борьбы с академической реакцией и дуалистической традицией западной науки и философии.

"Замечательное ощущение," — улыбался он в зените славы корреспонденту газеты Нью-Йорк Таймс Джорджу Дженту, потягивая мартини у Барбетты на Западной 46-й Улице. — "В последний раз, когда я был в Нью-Йорке, никто даже не знал о моем существовании — или никому до меня не было дела. Нью-Йорк может быть очень одиноким местом. Да, я наслаждаюсь этим новым ощущением успеха после всех этих лет отверженности, но меня беспокоит, что успех может означать для моей жизни. Я не хочу слишком стесняться своей работы и сознаю, что паблисити стремится лишить человека его с трудом заработанной частной жизни, превращая ее в публичную. Я размышляю о том, что стало с такими писателями, как Росс Локвуд-младший, автор "Округа Дождливого Дерева", или Томас Хегген, автор "М-ра Робертса", — ведь оба они покончили жизнь самоубийством после того, как их настиг успех. Я же хочу продолжать писать, а я понял, что пишу лучше всего, когда ни энтузиазм меня не переполняет, ни депрессия не захлестывает."

Проведя два года в клиниках, он утверждал, что призрак его былого «я» — «Федр» книги — изгнан раз и навсегда, однако чувствовал, что предал свою лучшую часть: "В больнице меня научили ладить с другими людьми, научили компромиссу, и я согласился с ними. Федр был честнее — он никогда бы не пошел на компромисс, и моложежь его за это уважала." Себя же — рассказчика романа — он сам рассматривал как "не очень хорошего человека", как аналитика, надевавшего самое пристойное выражение на лицо, чтобы нравиться. Проблемы, признавал он тогда, были и с друзьями, и с сыном, который во время памятного путешествия на запад сам был на грани нервного срыва. Оставались они и потом, хотя надежды, казалось, было уже чуточку больше. Когда же его спросили о реакции самого Криса на книгу, он честно ответил: "Поначалу он был несчастен. Но, — и тут Персиг улыбнулся по-детски, — на презентацию книги он пришел, поэтому теперь, наверное, все хорошо."

После тех бурных событий Персиг продолжал жить в Миннеаполисе с женой Нэнси и двумя сыновьями — Кристофером и Теодором, несмотря на множество печальных ассоциаций с этим городом: "От себя не убежишь, от своего прошлого не убежишь. У меня здесь семья и друзья, и если я должен что-то совершить, то это будет здесь. Я хочу преодолеть представление о том, что Средний Запад — культурная пустыня, хотя он зачастую ею и является. Миннесотцы от своего примут то, чего никогда не примут от чужака. Например, я помог основать в Миннеаполисе Центр Дзэна, и мы привезли сюда великого Учителя Дзэна. Чужаку бы это никогда не удалось… Хотя — на Дальнем Востоке Учитель считается живым Буддой, а в Миннеаполисе интересуются, почему он не устроится на работу…"

Но Роберт Персиг пережил и славу, и забвение — пережил тихо и достойно. До появления его второй книги долгое время даже ходили слухи о его самоубийстве. Почему же "властитель дум" скрывается от взора любопытствующих и просвещенной читательской публики столько лет, подобно другим писателям-невидимкам — Сэлинджеру или Пинчону? Что пытается сказать нам до сих пор книга, получившая, без преувеличения, статус «культовой»? Законченная в апреле 1974 года, длиной в 373 страницы, по розничной цене 8 долларов 50 центов? зачем я вообще обо всем этом пишу? Кому какое дело?

Вот в этом, наверное, и заключается весь ее смысл. Вся наукообразная или популярно-литературоведческая информация о ней, все факты и фактоиды жизни автора не означают ничего, если вам не нужно отыскать ее в длинном списке других книг или поместить в некий культурный контекст, то есть проделать, в сущности, ту же самую работу по каталогизации. Но прежде, чем начать книгу читать, ее нужно отыскать. Поиск — это первый шаг, здесь-то и пригодится эта каталожная «научная» информация, описывающая и книгу, и ее автора. Действительно прочесть же ее и тем паче понять — совершенно другое.

Наука и технология, пытается сказать Персиг, — это середина, а