А где же проживал Блок, чтобы к нему можно было запросто, гуляя, забрести?

Это старый, сформировавшийся еще к концу прошлого века, район, но петербуржцы, живущие вне Коломны, бывают здесь не чаще, чем в Москве или в Хельсинки.

РЕАЛЬНЫЙ ПЕТЕРБУРГ. Стр. 64

Прийти домой к мужчине, в особой шали — довольно смело. Особенно для «замужней женщины и матери двухлетнего сына».

«И вот там много говорили о вас, о Блоке, о ваших отношениях с Блоком». И вдруг Анна Андреевна как бы вспылила: «Что такое? Какие отношения? Никаких отношений не было!» И даже сказала фразу, которая запомнилась очень, я ручаюсь за точность: «Как это могло быть? Мы просто очень уважали друг друга. У него была красная шея, как у римского легионера».

Так можно сказать, когда совсем нечего сказать. Здесь даже не подходит новое пальто, потому что там бабушка просто не увидела, Ахматовой не было возможности смотреть.

За эти слова я ручаюсь. Что, в общем — не могло быть никаких романтических отношений и не было.

А. Ф. и Г. Л. КОЗЛОВСКИЕ в записи Дувакина. Стр. 211

Почему это не могло быть? Из-за красной шеи? Это не повод отменять романтические отношения. Даже наоборот. И что-то не слышно было, чтобы внешность Блока отталкивала дам. Такие сведения есть как раз о Николае Гумилеве. Например, у Берберовой. И с чего бы у него была красная шея? Как у Алексея Толстого, от обжорства? — у умершего от голода Блока?

Корней Иванович как-то говорил: «Никогда не забуду: шел по какому-то ленинградскому проспекту Блок и нес на ладошке кусочек творогу. И он его нес как причастие, с каким-то просветленным лицом от голода». Но это a propos.

А.Ф. и Г. Л. КОЗЛОВСКИЕ в записи Дувакина. Стр. 211

Еще — о Блоке. Когда Анна Андреевна прочитала записные книжки Блока и увидела, что не оставила в них следа — это уязвило ее. Не раз я слышала ее высказывания в таком духе: «Как известно из записных книжек Блока, я не занимала места в его жизни…»

Наталья РОСКИНА. Как будто прощаюсь снова. Стр. 537

Наверно, на то та многозначность, отмеченная Чуковской, и намекает — что из записных книжек известно одно, а из не записных — из чего-то такого таинственного — известно совсем другое.

Так или иначе, пять открытых «а» Анны Ахматовой обладали гипнотическим эффектом и естественно поместили имени этого обладательницу в начало алфавита русской поэзии.

Иосиф БРОДСКИЙ. Муза плача. Стр. 36

Анна Горенко сказала ААА, но ей не удалось сказать БББ: ей не дались ни Блок, ни Берлин, ни даже Бродский, которого она «сама вырастила» — для подпитки своего фальшивого бессмертия.

К сожалению, от вначале приходящего на ум предположения о том, что Бродский влюбился в нее, остается неопределенное ощущение того, что в конце концов она заставила его жениться. И он стал пытаться убедить окружающих, что брак был по любви. Читатель — соучастник поэзии, читательница чувствует себя «смуглой леди его сонетов» — ведь именно ей он открывает свое сердце. Портрет надменной жены в гостиной ее раздражает. Бродский, как князь Мышкин, знал, кого он любит. Перефразируя Марину Цветаеву — «не было у Донны Анны Дон Жуана, более известного под именем Иосиф Бродский».

Ну и послушаем дальше нашу сказку про белого бычка.

…Шестидесятые годы. Ахматовой — за семьдесят. Под предлогом помощи в переезде к ней приходит познакомиться едва двадцатилетний литератор.

Дверь открыла сама Ахматова. «Хотите, я расскажу вам, как у меня НЕ БЫЛО романа с Блоком?..» И она рассказала о случайной встрече на железнодорожной станции и его быстром вопросе: «Вы едете одна?»

— «Бог знает, что было у него в уме».

Дмитрий БОБЫШЕВ. Я здесь. Стр. 296–297

Ее забавлял и продолжал шокировать заданный тогда Блоком вопрос, с кем она едет в поезде. Больше всего ее развлекало восприятие этого ее рассказа о Блоке приезжавшим в Москву известным американским литературоведом. «Вы знаете, что он сделал, когда услышал об этой нечаянной встрече с Блоком на платформе?» После выразительной паузы: «Он свистнул». Развязность этого дикого ковбоя ее приводила в восторг.

Вяч. Вс. ИВАНОВ. Беседы с Анной Ахматовой. Стр. 502

Я так и вижу, как в ажитации Анна Андреевна хлопает в ладоши. Присутствующие также не могут удержаться от бурных проявлений восторга… Блок безмолвствует.

Все ей удалось: в «Поэме без героя» почему-то именно Блока считали счастливым соперником —

«…виновник гибели гусарского корнета, застрелившегося на пороге неверной возлюбленной».

Светлана КОВАЛЕНКО.

Анна Ахматова. (Личность. Реальность. Миф). Стр. 36

Но тому прошло уже пятьдесят лет и о мертвом не имущие сраму живые могут писать что угодно. Могут и умалчивать — многозначительно — на сколько хватит совести.

Исайя Берлин, рижский эмигрант, живший в детстве с родителями и в Петербурге, заслуженный человек, получивший в Англии звание сэра (там для этого Альпы переходить не надо, все сделает рутинная система «наградных листов», продвигающая граждан по служебной и социальной лестнице), проведший с Анной Ахматовой одну литературную беседу у нее дома в Ленинграде в 1946 году, был ею сочтен достойным слыть ее другом, любовником, судьбой, чем угодно. Его согласия никто не спросил. Ленинградским мальчикам присутствие в совсем недавней судьбе Ахматовой «иностранца» страшно импонировало, и они радостно включились в мифотворчество.

Послушаем сначала потерпевшего.

Летом 1945 года я был временным сотрудником британского посольства в Вашингтоне. Мне сообщили, что на несколько месяцев меня переводят в распоряжение нашего посольства в Москве. Там не хватало людей, и было решено, что, поскольку я владею русским языком и у меня была возможность кое-что узнать об официальном и неофициальном отношении американцев к Советскому Союзу, я смогу оказать помощь в работе посольства.

Исайя БЕРЛИН. Встречи с русскими писателями. Стр. 436

А вот вполне прозаичные причины, приведшие к эпохальному знакомству Берлина, сэра, гостя из будущего и пр. — с Анной Ахматовой.

Я хочу описать мои встречи с поэтом. Это произошло так: я прослышал, что книги в Ленинграде в магазинах, называемых в Советском Союзе «антикварными», стоят гораздо дешевле, чем в Москве. Чрезвычайно высокая смертность и возможность обменять книги на еду во время блокады привели к тому, что много книг, особенно принадлежавших старой интеллигенции, оказались на прилавках букинистических магазинов. После обычной волокиты мне дали разрешение провести в Ленинграде две ночи в старой гостинице «Астория». Мне не терпелось своими глазами увидеть город, в котором я провел 4 года своего детства.