— Мне сердцееда не пристала роль, вот почему избрал я роль злодея…

Заметив, что пристальный взгляд Басараба направлен в ее сторону, Батори удивилась. В самом ли деле он увидел ее сквозь слепящий свет рампы, или это чистая случайность? Она холодно посмотрела на него в ответ. Темноволосая «женщина в белом» прошептала:

— Это он, госпожа?

— Он, — ответила Батори. Вдруг ее ногти скребнули по подлокотнику кресла, оставив за собой след из крошечной стружки. А ведь самоуверенный ублюдок — дошло до нее — вознамерился разыграть эту отвратительную пьеску полностью, без сокращений. Ни один из механизмов, доставшихся графине от испанской инквизиции, не смог бы доставить больше мучений, чем четыре часа этой дряни. В происходившем на сцене действе было слишком много общего с ее собственной жизнью.

Ференц Надашди оказался человеком невеликого ума. Вскоре Елизавете уже было известно, что все его мысли происходят из района ниже пояса. В конце концов она воспользовалась этим изъяном мужа, чтобы обвести его вокруг пальца. Сделав вид, что садистские замашки и необузданное распутство графа приносят ей удовольствие, Батори усыпила его бдительность. Спустя три года, надеясь избавиться от мужа раз и навсегда, она сыграла на его тщеславии, внушив ему мысль лично стать во главе венгерской армии, которой предстояла война с турками. С его победой — твердила ему Елизавета — род Надашди необычайно возвысится, и едва завоеватель вернется под звуки фанфар домой, она поклянется в присутствии всей своей родни сменить имя, чтобы зваться отныне графиней Надашди.

Первое время после отъезда графа стражники не спускали с нее глаз, однако Батори и здесь оказалась хитрей, притворившись, что интересуют ее исключительно дела поместья, а вовсе не побег. Она стала помогать венгерским и словацким крестьянам, приводила к ним лекарей. В нескольких случаях ей довелось вступаться за обездоленных женщин — муж одной из них попал в плен к туркам, у другой дочь понесла от насильника. Но каждую ночь, оставшись одна в спальне, графиня тайно молилась Богу, чтобы супруг пал мертвым на поле битвы.

Познания в астрономии и других науках вынуждали ее ждать подходящего момента. В ночь лунного затмения, когда сама тьма стала ей союзником, графиня оделась в черный плащ с капюшоном и выскользнула из замка. Благодаря помощи крестьян, верность которых обеспечили ей богатство ее мужа и ее собственная, отнюдь не случайная, щедрость, Батори удалось покинуть поместье и найти убежище у своей родной тети Карлы.

Карла пользовалась репутацией благочестивой женщины. В безопасности ее дома Елизавета чаяла обрести наконец защиту и живительную любовь Господа.

Тетя Карла с достоинством хранила мрачную степенность. Черноту ее безупречно чистой одежды нарушал только большой золотой крест на шее. Юная Батори сделала вывод, что тетя соблюдает траур по одному из своих мужей. Карла была замужем четыре раза, и каждый ее супруг погиб какой-то ужасной, необъяснимой смертью. Увидев на приехавшей Батори платье из красного бархата, вместо приветствия тетя Карла усмехнулась:

— Яркий цвет в одежде — признак тщеславия. Тщеславие — один из семи смертных грехов. Господь не одобрил бы такого.

Хотя на людях тетя Карла казалась холодной, суровой женщиной, наедине с племянницей она вела себя гораздо добрее и мягче. Она внимательно выслушала рассказ Батори и постаралась ее утешить. Постепенно они сблизились настолько, что однажды ночью, когда вино лилось рекою, тетя открыла племяннице истину: она сама убила всех своих мужей, потому что тем стала известна подлинная причина, заставлявшая ее избегать супружеского ложа. Нет, тетя Карла не настолько любила Бога, чтобы воспринимать слова Писания буквально и верить, будто единственная цель плотских сношений — зачатие ребенка. Истина заключалась в том, что мужское тело не пробуждало в ней страсти. Тетя Карла находила удовольствие только с подобными ей — женщинами.

Батори не могла оторвать взгляда от креста на тетиной шее, потрясенная таким чудовищным лицемерием. Однако исповедь Карлы помогла ей многое осознать в самой себе — то, что раньше ускользало от понимания. Еще совсем юной она «играла» с молоденькими служанками; прознав об этом, мать жестоко ее выбранила. Родители Батори послали за священником, чтобы тот помог их распутной дочери замолить грехи. Вскоре после этого ее выдали замуж за Надашди.

Видя замешательство на прекрасном лице, тетя Карла принялась нежно гладить племянницу по голове, ни на миг не отрывая взгляда от ее синих, как океанские волны, глаз. Не успела Батори понять, что происходит, как губы Карлы прижались к ее губам.

Она немедленно оттолкнула тетю. Мысль о том, чтобы заниматься такими вещами с немолодой уже родственницей, казалась ей омерзительной.

— Разве не говорится в Библии, что убийство, как и подобные желания — грех? Не грешишь ли ты перед Господом?

Карла выпрямилась во весь рост.

— Глупое, наивное дитя! Я не могла допустить, чтобы мужья разоблачили меня! В лучшем случае у меня отобрали бы все имущество и вышвырнули бы на улицу без единого гроша — только сначала раскаленным прутом поставили бы на мне клеймо еретика. В худшем случае меня бы заживо сожгли на костре. Это было не убийство — самосохранение! Будь добра, не суди меня так строго. Как мне представляется, ты сама можешь поступить трояко. Остаться здесь и любить меня — тогда я уберегу тебя от твоего мужа. Далее, уйти в монастырь, где твоя несравненная красота будет пропадать втуне, пока ты не станешь такой же старой, толстой и морщинистой, как и я. Наконец, ты можешь вернуться к жестокому Надашди. Дело твое.

Чтобы разобраться в собственных мыслях, ей требовалось какое-то время, но Карла была женщиной не из терпеливых. В итоге Батори уступила желаниям тети.

В плотской любви для нее вдруг открылись новые грани. Что мешало мужу прикасаться к ней так же, в тех же местах? Впервые в жизни достигнув высшей точки блаженства, она уже не думала, чем и с кем занимается. Как можно то, что доставляет такое удовольствие, назвать грехом? Разве любовь — не от самого Господа? Так начался мятеж Батори против Бога.

Батори резко вздрогнула, когда один из актеров на сцене испустил вопль. Больше ей здесь не вынести и минуты. Она поднялась с кресла.

— Госпожа, в чем дело? — спросила светловолосая «женщина в белом».

Взгляд Батори застыл на шекспировском Кристофере Эрсуике — священнике.

— Мне нужно срочно уйти.

— А как же Басараб?

— Вы знаете, что от вас требуется. Не подведите меня.

Квинси и вообразить не мог, какие великолепные впечатления принесет этот вечер. Трагедия о Ричарде III предстала на сцене полностью, без сокращений — и потрясала зрелищностью. Все костюмы выглядели подлинными, декорации поражали пышностью и обилием деталей. Актеры играли изумительно. Чудесней всех был Басараб — уверенность, с которой он воплощал на подмостках образ коварного властителя, на какой-то миг заставила Квинси позабыть, что на самом деле перед ним артист. В устах Басараба все реплики звучали так, словно только что пришли ему на ум. Несколько лет назад Квинси заучил пьесу наизусть, но то были всего лишь слова на бумаге. Сейчас же эти слова дышали жизнью.