о его политических взглядах, она явно была предназначена для посторонних глаз и поэтому сохранилась.

Своим основным письмом отец выбивал опору из-под ног моей мамы. Как он отмечал позже в своей книге, он знал: жена его никогда не простит и, скорее всего, не отважится на авантюру, не решится начать с ним новую жизнь в Америке. Однако, по крайней мере, он написал правду, поскольку не имел мужества сказать ей все сам. Кроме того, если жена решит его оставить, письмо будет доказательством, что она не была его сообщницей, и в Москве ее смогут оставить в покое. Порвав данное письмо, моя мама рассказывала о нем А.Ф. Добрынину, мне и М.И. Курышеву.

Около полуночи мой отец позвонил в советское представительство и попросил своего шофера Никитина заехать за ним, стараясь уловить в голосе дежурного офицера настороженность и фальшивую ноту. Но тот был, как всегда, сух и сдержан. Машина пришла через десять минут. Никитин вывел «олдсмобил» на почти пустую Первую авеню. Сначала отец сидел неподвижно, потом начал смотреть в окна, наблюдая за немногими проезжающими автомобилями. И ему вдруг показалось, что один из них увязался за ними, когда они отъехали от ООН. Пока машина отца пересекала сороковые и пятидесятые улицы, этот автомобиль все еще следовал за ними. Отец занервничал. Сумеет ли он добраться, как было условлено, до Питера и Дэвида? Может быть, сотрудники КГБ уже поджидают его в квартире? Стоит ли ему вообще возвращаться домой?

Но когда его шофер свернул налево на шестидесятые улицы, подозрительная машина отстала. Погоня была игрой воображения моего отца. Он вздохнул с облегчением. Они остановились у его дома, и Никитин помог отцу выйти из машины.

— Завтра забери меня, пожалуйста, в обычное время. Спокойной ночи. — Эти слова мой отец произнес подчеркнуто громко.

Как отец и надеялся, его жена уже спала. Но ему надо было спешить. Он взял в шкафу дорожную сумку, сунул туда несколько рубашек, белье и носки. Все это он делал, стараясь не шуметь: если жена проснется, то заснет она не скоро. В голове у него было пусто. Он тщетно пытался сосредоточиться. Существует единственная реальная альтернатива — или его обнаружат, или он спасется. Он жил минутой, двигаясь как в трансе. Его поддерживала не способность рационально мыслить, а нервная энергия.

В 50 метрах от дома его ждали Питер и Дэвид. Они молчали, пока шофер развернулся и начал кружной путь через центр Манхэттена к Линкольн-туннелю. Улицы были почти пусты, но напряжение, которое отец чувствовал часом раньше, уходя из ООН, возвращалось к нему всякий раз, когда сзади появлялись огни какой-либо машины. Ему мерещилось, что их преследовал белый «форд» устаревшей модели, которым пользовался резидент КГБ в Нью-Йорке Ю. Дроздов. Сотрудники американских спецслужб были также не в своей тарелке, и, только когда они въехали в Нью-Джерси, мой отец сказал:

— Куда мы едем?

— В Пенсильванию. У нас есть безопасное место в двух часах от города, — ответил Питер.

Больше они не разговаривали. Друзья отца (с ними я встретился в Вашингтоне 31 октября 2003 года) нервничали, а отец был измотан до последней степени. Пока они мчались в темноте, он впал в полную прострацию. Его голова была свинцовой, он слишком устал, чтобы расслабиться и почувствовать себя в относительной безопасности. За спиной у перебежчика остались жена, дети, любимая теща и мать в Евпатории.

Было около трех часов ночи, когда они, съехав с шоссе на боковую дорогу, наконец остановились у тяжелых ворот, которые быстро распахнулись, пропуская машину. Шины шуршали по засыпанной гравием дороге. Они приблизились к большому кирпичному дому. На первом этаже горел свет. Отца познакомили с людьми, находившимися в доме и наверняка являвшимися агентами спецслужб. Интересно, что первоначально моего отца охраняли вооруженные сотрудники ФБР (один из них был человеком огромной силы), а затем работники ЦРУ. В ту ночь один из таких сотрудников, приземистый человек восточного типа, спал на раскладушке в комнате, занимаемой отцом. Присутствие охраны не развеяло страхов перебежчика. Выходит, этот дом вовсе не такой уж безопасный? Впрочем, он слишком устал, чтобы отвечать на такие вопросы. В то же время нервы были измотаны и заснуть он не мог. После привычного нью-йоркского шума загородная ночь казалась подозрительно тихой, каждый звук был слышен отчетливо и гулко, и всякий раз у моего отца сердце сжималось от ужаса. Он принял несколько успокоительных таблеток, но ничего не помогало.

Отец думал: «Смогу ли я отныне вообще чувствовать себя где-либо в безопасности? Неужели КГБ уже прекратил погоню? Нет, если он ее начал, то его ничто не остановит». Внутренний голос возражал: не психуй, ты свободен! Однако далее отец рассуждал: «Ладно, свободен, но что с того? Я восхищаюсь Америкой, люблю ее, но ведь я понимаю, что приспособиться к нынешней жизни будет нелегко и пройдет немало времени, прежде чем я устроюсь, обзаведусь друзьями. И вообще — где я найду друзей? В Нью-Йорк — прямо в объятия КГБ — я вернуться не могу. А ведь это единственный мой дом в США. Где я обоснуюсь, если мне придется распрощаться с ним? К кому я пойду, если Лина откажется присоединиться ко мне, а Анну не выпустят из Москвы? О приезде Геннадия, у которого своя семья и маленький сын, я и мечтать не должен».

Одновременно отец думал о Льве Троцком, который якобы был в безопасности в Мексике, о полулегендарном агенте НКВД Л. Маневиче, организовывавшем в довоенной Европе похищения и убийства советских перебежчиков, об уничтожении Вальтера Кривицкого, о других исчезновениях и таинственных смертях.

Отец заявил сотрудникам американских спецслужб: «Я говорил вам, что вначале мне понадобится защита, но я не хочу, чтобы меня охраняли вечно. В конечном итоге самое безопасное место для меня — быть общественной фигурой. Конечно, я боюсь. Но чем больше я буду заметен, тем вероятнее, что все поймут, если со мной случится беда, — тут дело рук Советов. Они, разумеется, могут мне отомстить, но тогда дорого за это заплатят. Будет грандиозный скандал. Я не собираюсь делать пластическую операцию или скрываться — все равно не поможет. Если они меня найдут в моем тайном убежище через десять лет и прикончат, то все будет шито-крыто. А я хочу, чтобы моя ликвидация им дорого обошлась. Кроме того, вести подпольный образ жизни — значит поменять одну тюрьму на другую. Тогда уж лучше мне вернуться в Москву и провести остаток дней, сидя в собственном садике на даче в Валентиновке и читать романы. Ведь если