Необходимо было спешно предпринимать что-то. Одну за другой посылал я телеграммы в министерства, куда надо и не надо, указывая статью горного устава, утвержденного государем, прося законной защиты от произвола чиновников Кабинета двора его величества. Первая ответная телеграмма пришла, дня четыре спустя, от министра двора Фредерикса, который уведомлял меня, что им отдано распоряжение горному отделу кабинета дать немедленно объяснение в Горный департамент о сущности их претензии. Во второй полученной мной телеграмме министр финансов, торговли и промышленности сообщал, что он принимает деятельное участие в скорейшем разрешении возникшего вопроса. На восьмой день пришла телеграмма из Горного департамента: «Отдано распоряжение горному управлению утвердить прииска за вами».

Не буду рассказывать о тех волнениях и тревоге, которые пришлось мне пережить, ожидая решения вопроса. В дело было затрачено не только свое, добытое с большим трудом состояние, но — и это самое главное — чужое. Потеря имущества одновременно означала бы для меня и потерю доброго имени перед теми, кто оказал мне личное доверие. Но теперь все эти неприятности и тревоги остались позади. Полный надежд на будущее, я приступил к работе.

Сношения с администрацией горного округа, представителями которой являлись горный инженер и горный исправник, проживавшие на Ленских приисках, в Бодайбо, в полутора тысячах верст от места моих работ, представляли собой дело немалой трудности. Письмо шло в одну сторону месяца два-три и столько же времени обратно, в результате чего операции на приисках заканчивались раньше, чем получался ответ. В таких условиях пришлось мне начинать работу.

В марте месяце, твердо уверенный в успехе предпринятого мной дела, я приступил к основным работам на прииске. Увы, меня ожидало горькое разочарование! Напластование золотой россыпи оказалось не постоянным, а гнездовым. В местах, где пласт поднимался кверху, удавалось намыть в день золота фунта два, но дня через три удача покидала нас, пласт углублялся вниз, и до следующего скачка недели две-три мы работали в убыток, намывая в день от пяти до десяти золотников. Вообще, северные склоны хребта оказались плохо разрушенными, и за три года работы пришлось сделать три отдельных разреза, один с другим не связанных. Сезонные заработки приходилось затрачивать на новые подготовительные работы. С большими усилиями, едва-едва удалось мне оправдать затраты. А сколько опасений, волнений, тревог пришлось перенести за эти годы! Как трудно было разговаривать с рабочими, которые прекрасно учитывали, что их своеволие, грубость и непослушание сойдут безнаказанно для них, что у хозяина нет способов в этом отрезанном от мира уголке воздействовать на них силой — единственной реальной угрозой. Только благодаря предшествовавшему пятнадцатилетнему опыту моему по приисковым работам удавалось мне, сглаживая все острые углы, обходиться без неприятностей и вредных для дела скандалов. Эти три года принесли мне столько тяжелых забот, сколько не приходилось испытывать мне в другие годы, и оставили неизгладимый след в моей жизни.

В районе моего прииска жило несколько партий хищников, из беглых каторжан, по пять-шесть человек в партии. Спасаясь от полиции, забирались они в тайгу, хищнически добывали золото и этим обеспечивали свое существование; но нередко и погибали от голода и холода, заблудившись в тайге. Золото они сдавали спиртоносам, в обмен на сухари и кое-какие другие припасы, главным образом, конечно, на спирт. Пуд сухарей считали по 8 рублей; по соответствующим ставкам расценивались и остальные продукты. Разумеется, спиртоносы в этих сделках себя не обижали, и обманутые, обворованные каторжане после отъезда своих «благодетелей» продолжали влачить безрадостную, унылую жизнь.

Однажды ко мне пришли два человека из такой хищнической партии, с целью разведать, возможно ли им приобретать на прииске продукты против сдаваемого ими золота. Я заявил, что это будет возможно, причем продукты будут отпускаться по нижеследующим ценам: хлеб печеный или сухари по 2 рубля за пуд, мясо по 4 рубля за пуд и по соответствующим ценам и другие продукты, кроме водки, которой они не получат ни капли. Далее, никто из каторжан не имел права показываться в казарме среди рабочих. Вся ответственность за пропавший из разрезов инструмент будет падать на каторжан, так как, кроме них, красть было некому. Разведчики с видимой радостью выслушали мое заявление и приняли мои условия. Действительно, в будущем каторжане строго выполняли заключенное между нами соглашение.

Интересно отметить, однако, как реагировал на развернувшиеся события начальник Нерчинского горного округа, инженер Нестеров, которому было не только отказано в его претензиях, но еще он получил строгий выговор и приказ в дальнейшем на свободные казенные земли разведывательных партий не посылать. Желая компенсировать себя за перенесенное унижение, Нестеров отдал распоряжение своим управляющим не пропускать моих рабочих и продукты через район Нерчинск их золотых приисков. Управляющие приисками не нашли, однако, возможным привести в исполнение абсурдное требование своего начальника. Как раз в то время, когда Нестеров отдал упомянутое распоряжение, через Сретенск проезжал вновь назначенный в Приморскую область генерал-губернатор Корф, который, отвечая на поднятый мной перед ним вопрос, объяснил, что, согласно законам Российской империи, дороги не считаются частной собственностью, и поэтому каждый вправе ими пользоваться. Еще одна попытка Нестерова насолить мне закончилась неудачей.

Непрерывная цепь разочарований на золотопромышленном поприще вынудила меня искать иной сферы деятельности. Вскоре представился случай продать мое дело нерчинскому золотопромышленнику Бляхеру за 25 тысяч рублей, что позволило мне только вернуть затраченные в это дело деньги.

НА ПОСТРОЙКЕ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ

В 1895 году началась постройка Забайкальской железной дороги между Иркутском и Сретенском. Приехав в Сретенск, я встретился и познакомился с группой инженеров-строителей, во главе с начальником этого участка, Семеном Григорьевичем Крушколом. Мои новые знакомые, не так давно прибывшие сюда, интересовались местными условиями земляных и горных работ, так как участок от Сретенска до Нерчинска, на протяжении 100 верст по берегу Шилки, представлял собой скалистый грунт. На указанном участке предполагалось построить около пятидесяти мостов и мостиков, так что работа предстояла нелегкая. Обдумав дело, я решил испытать свои силы в новой сфере деятельности и взять этот железнодорожный подряд. Конкурентами на производство работ выступали приехавшие из России такие известные подрядчики-строители, как Молчанов, Пятидесятников и другие, но все они привыкли работать на постройках дорог в черноземных полосах России, в мягких грунтах, «на лопату», со скалистым же грунтом были незнакомы; кадры рабочих из России, на которых они рассчитывали, точно так же в этой области были совершенно неопытны.

Вероятно, из осторожности конкуренты назначили слишком высокие цены на работы, благодаря чему мне удалось получить подряд на постройку дороги, на участке от Сретенска до станции Кокертай — 30 верст сплошного скалистого грунта.

Хотя цены на работы и условия подряда были для меня, безусловно, выгодны, но одно непредвиденное обстоятельство опрокинуло все мои расчеты. Всю зиму, подготавливаясь к постройке, возил я на лошадях к местам работ строительные материалы: цемент, песок и камень. К началу строительного сезона были вырыты котлованы для устоев мостов, и каменщики на местах ждали сигнала, чтобы приступить к работам. Но тут неожиданно разразилось стихийное бедствие: небывалый разлив рек Шилки, Онона и Нерчи и большой подъем в них воды вызвали сильнейшее наводнение, какого не помнили и старожилы. Произошла ужасная катастрофа. Полотно железной дороги было заложено на 2 метра выше той точки, до которой поднималась вода во время наводнения, бывшего пятьдесят лет тому назад, когда был затоплен высокий берег Шилки и часть стоящего на ней города Сретенска. В этот же раз вода поднялась еще на 3 метра выше проектируемого железнодорожного полотна. Можно себе представить, что произошло, когда лавина воды с тысячеверстного пространства прокатилась через сжатую в горах долину. Все материалы, заготовленные мной за зиму, погибли: цемент подмочило, песок унесло, а камень так затянуло илом, что доставать его стоило бы дороже, чем привезти новый. Тяжелее всего было глядеть на уносимые водой крестьянские дома, со всей хозяйственной обстановкой, с напуганной, беспомощной, забравшейся на крыши плывущих домов и не перестававшей кричать птицей, которую ожидала гибель. Деревни были разорены, крестьяне остались без крова.