был откровенным. Наша переписка вообще неделю за неделей принимала с его стороны все более настойчиво-пылкий характер. Он просил меня отправлять ему мои фото, спрашивал, думаю ли я о нем перед сном, снится ли он мне, все время напоминал о нашем поцелуе и говорил, что возвращается в мыслях к нему снова и снова… Меня и смущали эти темы, и волновали одновременно. Все это было по-взрослому, пугающе и влекуще. И даже когда он попросил меня прислать ему фоку в белье, я сначала долго сомневалась и краснела, а потом, попытки с десятой, все-таки сфотографировала себя поудачнее в зеркале в ванной и отправила, сильно зажмурив глаза.

Я знала, что он прочитал письмо, но не ответил. Ни через час, ни через три, ни через сутки. И сотни раз проклинала себя за это время, что сделала это - что поддалась на его уговоры, что совершила такую несусветную глупость и отправила это пресловутое фото. Наверное, я вышла уродливо, да и вообще, с чего я в принципе решила, что красива? Что вообще могу отправлять такие фото? С одного его комплимента? Так может это он шутил, как любил все время делать… Щеки горели, руки болели от того, что я все время их заламывала. Голова была готова лопнуть от перенапряжения и стыда…

К вечеру второго дня мне пришло на почту от него словосочетание, заставившее внутри одновременно все вздрогнуть и затрепетать.

«Хочу тебя».

Глава 8

Глава 8

-Аврорка, чай не маленькая уже, айда на кухню, поможешь мне Шарлотку испечь,- деловито заторопила меня бабушка.

Я лишь закатила глаза.

С раннего утра бабушка стояла у плиты, соревнуясь сама с собой в изобретательности и искусности своего кулинарного мастерства. Стол в гостиной уже торжественно стоял выдвинутым и разложенным у дивана, покрытым кипенно-белой, идеально выглаженной скатертью. И даже тарелочки с аккуратной голубой каемочкой из буфета мне было велено достать и оставить горкой на столе.

Все в доме говорило о том, что ждали важных гостей. Ждали… Бабушка уж точно ждала, чуть ли не со вчерашнего вечера.

Ее «агентурная сеть» из подружек-жен военных, кто же еще, донесла, что «Резвый» должен был сегодня зайти в гавань. Точное время прибытия военного корабля с похода редко когда бывает известно, поэтому готовиться к прибытию мужчины в семье обычно действительно начинали загодя… Только вот мы- то здесь при чем? У нас нет мужчины в походе… Думала об этом- и все больше раздражалась, замыкаясь в себе.

И что, дедушка ничего не скажет? Он смотрел на бабулины приготовления из-за своей газеты с молчаливо-отстраненной улыбкой, словно бы как на детскую блажь. Да и кто знает, что точно у него было на уме. Я вот даже не могла понять тогда, что в голове у меня самой было…

И почему только бабушка была уверена, что Демид должен будет к нам зайти? Ну, даже если и правда бы зашел, зачем весь этот официоз? Она что думает, что этот торчащий, как огромный несуразный зуб в беззубом рту посреди зала, стол не выдавал все её матримониальные планы? А иначе для чего она так старалась?

Но говорить с ней на эту тему было совершенно бессмысленно. Если уж бабушка что себе решит, ее не переубедить. Так что я лишь тяжело вздыхала… А сама отнюдь не была уверена, что он вообще придет…

Я не ответила ему на его последнее сообщение. Не смогла. Помню, как с дико бьющимся в груди сердцем захлопнула ноутбук и отбежала от него, словно ошпаренная кипятком. Я не знала, что на такое писать. Не знала, как реагировать. Светке не стала об этом рассказывать- ни о моей фотографии, отправленной Демиду, ни о нашей последующей переписке. Она бы точно посмеялась надо мной и моей реакцией…

Демид больше не писал. С того времени прошли две недели- а от него тишина… Началась учеба. Сознательно ушла в нее с головой, погружаясь в новые предметы и подстраиваясь под новое расписание. Но беспокойство о том, что как-то все неправильно у нас оборвалось, все-таки проступило наружу.

Я винила себя. Снова и снова. Сначала за то, что поддалась нелепому порыву и отправила это дурацкое фото. Потом за то, что растерялась и не нашлась, что написать ему в ответ… Почему он пропал? Почему за две недели- ни слова… А я? Сколько десятков раз я открывала нашу переписку, чтобы настрочить хотя бы односложное «привет», но стоило подушечкам пальцев коснуться клавиатуры, внутри все вставало дыбом, как мокрое белье на морозе.

«Все-таки я некрасивая и нет во мне ничего, а он просто посмеялся надо мной…»-думала я снова и снова, всматриваясь в свое отражение в зеркале. В одежде, в пижаме, спустив пижаму до талии… Да, я впервые в жизни так внимательно и критично рассматривала себя, пыталась найти в себе женщину или ее зачатки, понять, как тому учат в мудрых женских романах, в чем мои сильные стороны, а в чем недостатки, которые следует прятать…

Грудь обычная- не большая и не маленькая. Такая, как у большинства девушек. Ключица острая, бабушка вообще говорит, что я худая. Кожа бледная. Губы слишком большие и пухлые на фоне тонкого носа. Глаза- не знаю… Люди по-разному реагировали на мои глаза. Они от природы были какими-то странными, изменчивыми. В школе меня даже за это ведьмой дразнили, а я очень обижалась. То серо-лазурные с желтоватыми вкраплениями, то иссини-голубые с мерцанием, в зависимости от освещения. Дедушка восхищался моими глазами. Бабушка лишь пожимала плечами. У мамы глаза были карими. Значит, мои от отца. А она все не любила, что во мне было от отца…

-Надо тебе почаще ходить с распущенными волосами, преображаешься,- сказала мне первого сентября Светка в туалете университета в перерыве между парами, оглядывая меня критически,- еще бы мелирование сделать. Хочешь, в салон к матери запишу?

-Нет, спасибо,- поспешила отнекаться я,- не нужно никакого мелирования…

Подруга лишь хмыкнула.

-А зря… У тебя волос какой-то невзрачный. Пепельно-сероватый. Немного светлых прядей у лица тебя бы освежили…

А