внешняя политика России, проводником которой он являлся, была крайне неприятна.

11. Война 1870–1871 годов

Уже тогда, во время Франко-прусской войны, мы столкнулись в школе с враждебным отношением ко всему немецкому. Правда, это не было государственной политикой; антинемецкие настроения охватили прежде всего русскую интеллигенцию. Нам, немногим немцам в классе, пришлось несладко, однако мы с гордым упрямством все время, пока шла война, носили в петлице черно-бело-красную ленту90, что не раз приводило к рукопашным схваткам. Странно, что нам позволяли носить эту немецкую ленту, если учесть тот факт, что мы в 1870 году еще были российскими подданными. Однако все знали, что русский император и сам был благосклонно настроен к Пруссии.

Война эта пробудила во мне интерес к политике вообще и национальное самосознание в частности. Я начал читать тогда еще довольно убогую «Москауэр дойче цайтунг»91, и мы часто пели, руководимые и вдохновляемые нашей сестрой Юлией и отцом, немецкие национальные и народные песни. Так в наших юных сердцах возгорелась горячая любовь к далекому немецкому отечеству.

12. Мой отец – немецкий консул

Когда мой отец в 1846 году приехал в Россию, там существовал принятый Николаем I закон, по которому иностранцы в России не имели права быть не только самостоятельными купцами, но и полномочными представителями третьих лиц. Этот закон был отменен лишь при Александре II. В соответствии с этим законом мой отец, как и многие другие иностранцы, вынужден был принять российское гражданство. Он сделал это с тяжелым сердцем и никогда не оставлял мысли вернуться в Германию, как только обеспечит свое благосостояние.

Население старой России было разделено на пять сословий (их почти можно было назвать кастами): духовенство, дворяне, купцы, мещане и крестьяне. Между дворянством и купечеством существовала промежуточная прослойка – так называемые потомственные почетные граждане. Почетное гражданство присваивалось купцам после десяти лет принадлежности к первой гильдии. Мой отец и его потомки были, таким образом, с конца 50‐х годов московскими потомственными почетными гражданами92. Это благозвучное название не имеет, однако, ничего общего с понятием «почетный гражданин».

После введения в России всеобщей воинской повинности93 мой отец ради своих сыновей стал всеми силами стремиться вновь вернуть себе немецкое гражданство. А добиться этого обычным способом было почти невозможно – именно из‐за наличия пяти сыновей, потому что указ об освобождении от российского гражданства император подписывал лично.

Поэтому, когда после основания Германской империи94 и упразднения прежних консульств различных немецких государств в Москве впервые было открыто новое германское консульство и тогдашний германский посол в Петербурге, принц Генрих VII Рейсс95, предложил этот пост моему отцу, тот принял предложение с условием, что это облегчит ему и его семье получение прусского гражданства96. И его надежды на успешное решение этой проблемы оправдались: в 1872 году мы вновь стали прусскими подданными, коими мы были всегда по крови и взглядам.

На своем посту отец много сделал для Германской империи до того, как в 1874 году переселился в Дрезден.

Я потом еще много лет спустя не раз слышал в Министерстве иностранных дел лестные отзывы о его экономических отчетах, отличавшихся четкостью и разносторонностью. Его деятельность высоко ценили и имперское правительство, и немецкая колония в Москве. Но все это его не радовало. Напротив, ему, человеку необычайной скромности, претили любые почести. Любое публичное выступление было для него мукой.

Он, с виртуозной легкостью и артистизмом говоривший на любые сложные экономические темы и председательствовавший на общих собраниях акционеров, приходил в неописуемое волнение, когда ему случалось выступать с официальной речью на разного рода торжествах, например по случаю дня рождения императора или приема высшей знати. Я помню, как он, мрачный как туча, заучивал дома слова предстоящего выступления.

Мы, дети, видели лишь отдельные отсветы того блеска, что был связан с его высоким положением, например его дипломатическую форму с остроконечной шляпой и шпагой, которую отцу приходилось надевать по особым поводам и в которой он чувствовал себя самым несчастным из людей, или национальную кокарду, которую прикрепляли к шляпе нашего толстого кучера, когда тот вез папу к генерал-губернатору, послу или митрополиту Московскому, или, наоборот, по случаю визита одной из упомянутых особ.

Еще более радостно бились наши сердца, когда наш кронпринц, герой битв при Кёниггреце и Вёрте97, – в наших глазах, разумеется, великий полководец – прибыл в сопровождении Мольтке98 из Петербурга в Москву. Папа был в числе почетных лиц, встречавших его на вокзале, и взял с собой моих старших сестер Юлию и Адель, которым выпала честь вручить кронпринцу букет цветов. Принимая букет, тот наступил Адель на ногу и, любезно извинившись, весело спросил ее, отдавил ли он ей ее любимую мозоль или какую-нибудь другую. Адель была настроена столь патриотически, что снесла бы любую боль, причиненную ей кронпринцем. Во всяком случае, она уверяла нас в этом дома, рассказав о случившемся, и ее нога приобрела в наших глазах нечто вроде ореола славы.

Именно тогда, на официальном обеде, который дал генерал-губернатор в честь кронпринца, с отцом случилось одно маленькое забавное приключение, связанное с генерал-фельдмаршалом фон Мольтке. Когда блестящее общество направилось к столу, отец, который никогда не служил в армии и, как и полагается коммерции советнику, имел отнюдь не военную выправку, тщетно попытался отцепить свою надетую в первый раз шпагу. Все его усилия оставались безуспешными; от ужаса на лбу у него заблестели капельки пота. Мольтке, заметив его мучения, любезно обратился к нему со словами: «Позвольте вам помочь, господин консул. В этом деле у меня больше навыка» и освободил его от орудия убийства.

Через год или два нашим гостем стал Герберт фон Бисмарк, находившийся тогда с визитом в Москве. Я как сейчас вижу его в нашей гостиной, если не ошибаюсь, в драгунском мундире, с моноклем, с которым он довольно ловко управлялся99. Этот монокль произвел на меня неизгладимое впечатление.

13. Путешествие в Германию и Швейцарию

В 1873 году, когда мои родители готовились отпраздновать серебряную свадьбу, произошло самое знаменательное для меня к тому времени событие. Весной родители потеряли старшего сына, 24-летнего Роберта, и поэтому решили избежать каких бы то ни было торжеств в Москве. Поэтому все находящиеся тут члены семейства летом совершили многомесячное путешествие в Германию и Швейцарию, которое отец с Юлией и Адель затем продлили, отправившись еще и в Италию.

Наконец-то, наконец-то мне предстояло увидеть