– Да бросьте, Цацкель! Вы не ученый, вы шарлатан! Это же надо! Экстрасенс Ник Цацкель! Видела я на развалах ваши книжечки про биополя! Редкая чушь и гадость!

– Помилуйте, отчего же гадость? – Ноздри доктора наук шумно раздувались, в глазах застыла горькая обида.

– Именно гадость! Антинаучный бред! Идите туда, откуда пришли! И эту мадам с собой забирайте! Экстрасенс и сводня – ничего не скажешь, достойные дети нынешнего безвременья!

Я все еще стояла у дверей, надеясь договориться, но директор музея, пугая смотрительницу, крикнула еще громче:

– Вы, оба! Немедленно покиньте мой кабинет! Мне что, позвать сержанта?

Не дожидаясь вызова сержанта, я вышла и прикрыла за собой дверь, задев плечом неловко пятящегося Цацкеля. К моему удивлению, Николай Аронович улыбался и, подмигивая, протягивал мне руку для рукопожатия. Полы серой кофты, разъехавшись, открыли расстегнутую ширинку, и я усомнилась в его душевном здоровье. Протянутую руку я демонстративно проигнорировала – меня ждали дела гораздо более важные, чем знакомство с умалишенным сотрудником музея, разжалованным из-за пристрастия к экстрасенсорике.

Рим, I век н. э.

Ущербная луна взошла над Капитолийским холмом. На истомленный дневным зноем Рим опустилась ночная прохлада. Мириады звезд смотрели с черного бархатного неба на идущую через пышный сад сенатора Мессалы одинокую женщину в черном. Низко надвинутый капюшон богатого плаща полностью скрывал ее лицо, давая, однако, понять, что путница не из простых. Следом за благородной римлянкой на кожаном ремешке покорно бежала черная сука. Женщина миновала апельсиновую рощу и выскользнула в потайную калитку.

Лунный свет делил улицу на две части, и на освещенных зданиях можно было прочесть: «Музыкальная академия», «Общественная хлебопекарня», «Аптека», «Таможня» и много чего еще, вплоть до объявлений о предстоящих гладиаторских боях. Но спешащая по темной стороне улицы римлянка не читала вывесок. Тьма поглотила ее, сделав практически невидимой, а легкие шаги утопали в шуме ветра.

Женщина дошла до ворот, ведущих к Дороге гробниц, и у перекрестка трех дорог свернула к заброшенной каменоломне. Обогнув поросшие травой булыжники, грудой наваленные у подножия горы, нырнула в незаметный стороннему наблюдателю низкий лаз. Двигаясь ощупью, она уверенно шла по узким тоннелям, как будто могла видеть в темноте, время от времени сворачивая в нужную сторону в лабиринте беспорядочных шахт. Задевая путницу крыльями, с громким писком мимо проносились летучие мыши, гроздьями висевшие на потолке тоннеля и срывавшиеся оттуда при ее появлении, но женщина, не останавливаясь, продолжала свой путь.

Целью ее путешествия стала просторная пещера. Оказавшись под холодными сырыми сводами и словно почуяв недоброе, сука, все это время покладисто бежавшая позади, протяжно завыла, упираясь всеми четырьмя лапами и не желая идти дальше. Втащив гончую в пещеру, женщина схватила визжащее животное за шкирку и подвесила на вбитый в камень крюк, чтобы освободить руки и чиркнуть огнивом. Огонь осветил тонкое лицо Домиции Лепиды. Пляшущие языки пламени выхватили из темноты возвышающуюся до самого свода пещеры статую трехликой богини. Вырезанные из темного камня лица Гекаты смотрели в разные стороны и видели то, что простому смертному не дано лицезреть.

Многорукий мраморный идол в одной из своих рук держал масляный светильник, который и зажгла пришедшая в свое личное тайное святилище патрицианка. В другой руке Богиня Тьмы сжимала три кнута власти, при помощи которых она управляет человечеством, временем и пространством. Еще одна рука Великой Темной Матери взметнула над головой кинжал, угрожая покарать непокорных. На запястье опущенной вниз четвертой руки висел на каменном шнурке ключ от всех дверей, включая вход в этот мир, а также дверь в преисподнюю. У ног Гекаты теснилась стая мраморных псов, верных спутников повелительницы ночи. Сова сидела на ее плече, глядя в прошлое, настоящее и будущее, видя все и все зная.

В неверном свете масляной горелки, отбрасывающей на бугристые стены колеблющиеся тени, матрона Лепида приблизилась к медному жертвеннику на витых змеях, приплюснутые головы которых поддерживали великолепный треножник тонкой дельфийской работы, и подпалила угли. Под сводами пещеры поплыл пьянящий дымок, которым чадили травы Трехликой. В укромной нише покоились ритуальные принадлежности, и благородная матрона с величайшей осторожностью один за другим перенесла сакральные предметы на затканный таинственными символами алтарь. Разложила старинные папирусы с заклинаниями, плеснула в серебряную чашу красного вина.

Выложив угощение для богини – медовые лепешки и еще теплые сердечки черных куриц, жрица Великой Темной Матери пристроила напротив себя тряпичную куколку, символизирующую Мессалину. Затем скинула плащ, шелковую столу[12]и, трепетными руками взяв сосуд с маслом Гекаты, принялась умащать им нагое стройное тело. Время от времени женщина бросала осторожные взгляды на колеблющиеся в свете факела лица Гекаты. Выражение на них менялось, становилось то печальным, то неумолимым и злым. Три пары бровей изваяния хмурились, трое губ недовольно кривились, шесть горящих глаз метали молнии.

Понимая, что виновата и богиня справедливо гневается на нее, Домиция Лепида старалась побыстрее покончить с привычным ритуалом, обычно приносящим удовольствие, теперь же вселяющим страх. Вскоре жрица почувствовала, что воспарила под сводами пещеры. Купаясь в струях ночного воздуха, поплыла по узкому тоннелю каменоломни. Обгоняя летучих мышей, выпорхнула на волю и устремилась к круглому диску полной луны.

Раскинув руки, Лепида парила в залитом звездным светом небе, и лунный гребень сиял у нее в волосах на манер рогов. На умащенном маслами лице патрицианки плясали блики, и оно напоминало железную маску, посеребренную лучами луны. Стрекот цикад оглашал ночную тишину, крик совы давал знак, что богиня где-то рядом. Счастье переполняло жену сенатора Мессалы. Женщине хотелось обнять весь мир и так, в ладонях, унести его с собой в заоблочные дали, к Великой Темной Матери, через полет дарующей ей ощущение безграничной свободы.

Сколько прошло времени, патрицианка не знала. Минуты растягивались в часы, часы сжимались в минуты. Сова крикнула в последний раз и замолкла. Это был знак, что пора возвращаться. После купания в лунном потоке кожа матроны светилась мертвенным светом, и, влетев в узкий лаз пещеры, Лепида видела все вокруг особенно четко, как днем. Проделав обратный путь по запутанному лабиринту шахт, патрицианка в какой-то момент ощутила под босыми ступнями влажную каменистую почву. Чувствуя себя обновленной, взяла с жертвенного алтаря кинжал, занеся над отчаянно завизжавшей и норовящей сорваться с крюка сукой.

– О, тройная форма тьмы! – глухо заговорила жрица Трехликой, точным ударом трехгранного лезвия вспарывая собачье брюхо и внимательно наблюдая, каким именно образом расположены в чреве плоды. – Мрачное великолепие! Твоя луна не подвластна взору человека! Приди, адская, земная, небесная Геката, богиня широких дорог, перекрестков, ты, которая ездит туда и сюда ночью с факелом в руке, враг дня. Друг и возлюбленная тьмы, ты, которая радуется, когда суки воют и льется теплая кровь, ты, которая бродишь среди призраков и могил, ты, которая удовлетворяешь жажду крови, ты, которая вызываешь страх в смертных душах детей, Горго, Мормо, Луна, в тысяче видов, брось свой милостивый взор на мое жертвоприношение!