Новые родители Эдварда Остина решили, что для завершения образования ему нужны не степени бакалавра или магистра, а большой вояж. Его путевой дневник свидетельствует, что в 1786 году он провел месяц в Швейцарии, а летом 1790 года совершил тур по Италии, Швейцарии, Германии и Нидерландам. Дневник написан живым и ироничным слогом, в чем-то схожим со стилем Джейн, с расчетом на то, чтобы развлечь и позабавить родных, которые будут его читать. Например, когда они полагали, что Эдвард нежится в роскоши, он рассказывал, как однажды в Швейцарии сладко проспал допоздна, «невзирая на колченогую кровать, душную комнату и тучи мух». После вояжа Эдвард поселился со своей новой семьей в Годмершэм-парке, в Кенте.

Два младших брата, Фрэнсис и Чарльз, служили сестрам «особыми» игрушками. Подобно другим «лишним» сыновьям в семьях со скромным достатком — и в отличие от старших Остинов — они были отправлены в Королевскую морскую академию в Портсмуте.

Как говорил сам юный Фрэнк Остин, при «весьма субтильной конституции» он представлял собой «сгусток энергии». За маленькое юркое тело его прозвали Мухой. Он был человеком твердым и надежным, с «обостренным чувством долга, как в своем отношении к окружающим, так и в отношении окружающих к себе». Фрэнк идеально подходил для флота; матросы обожали его и охотно ему подчинялись.

Еще в Стивентоне, на охоте, Фрэнк показал себя безудержным и тщеславным искателем славы. Первый костюмчик ему сшили из той самой красной амазонки миссис Остин. Его маленькая алая фигурка, должно быть, потрясающе смотрелась верхом на пони, которого ему купили в семь лет. Фрэнк называл своего ярко-гнедого скакуна Рыжиком, а его завистливые братья — Рылом. Фрэнк ездил на Рыжике два охотничьих сезона, а потом продал с большой выгодой. Этот гешефт положил начало пути ловкого финансового дельца, параллельного его «официальной» морской карьере.

Несмотря на малый рост, Фрэнк поднялся на самую вершину служебной лестницы, преуспев на профессиональном поприще больше, чем кто-либо из его братьев. Во время учебы в Портсмуте Фрэнка хвалили за «незаурядное» рвение и за «прохождение курса математики в срок значительно более краткий, чем положено». Ему было всего четырнадцать лет, когда 23 декабря 1788 года он отправился в свое первое плавание в Ост-Индию. Отличия отличиями и рвение рвением, но недавние исследования показали, что далеко не во всех своих деяниях Фрэнк проявлял безупречную щепетильность. По крайней мере часть своего заработка он как морской офицер получал от Ост-Индской компании за оказываемые ей услуги, такие как перевозка «93 сундуков» серебра из Китая в Мадрас. Он чаще и благосклоннее, чем любой другой из офицеров Королевского флота, упоминается в секретных протоколах совета Ост-Индской компании. Впоследствии Фрэнк стал чадолюбивым семьянином и, оказываясь дома, с удовольствием вытачивал на токарном станке деревянные игрушки или мастерил бахрому для занавесок. Он вполне мог быть персонажем своей сестры — трудолюбивым и домашним капитаном Харвиллом в «Доводах рассудка». Но тот же Фрэнк мог, отбросив всякие сомнения, назначить подчиненным самые суровые наказания из тех, что практиковались в Королевском флоте, — не зря жестокое обращение с бравыми английскими матросами стало предметом общественного порицания. Например, 14 января 1796 года Фрэнк хладнокровно записал в судовом журнале, что «приказал всыпать по дюжине плетей шестнадцати матросам за пренебрежение к долгу, состоявшее в оставлении палубы во время вахты». И если капитаны за захват вражеских кораблей получали награды, то жалованье матросам не поднимали 140 лет. Таким образом, Фрэнк был сложной фигурой. Превозносимый и обожаемый сестрой, он обладал железным внутренним стержнем.

Чарльз, самый младший, отличался мягкостью и очарованием всеобщего баловня. Не такой твердокаменный, как Фрэнк, он демонстрировал «добросердечие и отзывчивость», за что его потом полюбят матросы, и тоже достиг высокого положения во флоте. Но талантом Фрэнка извлекать деньги из ничего он был обделен.

Посреди всего этого мужского тщеславия и азарта Джейн и Кассандра обречены были сидеть дома. Они «воспитывались в полнейшем неведении мира и его обычаев», — писал один из Остинов следующего поколения. Позднейшие историки правильно отмечали — в противовес этому утверждению, — что Джейн росла в динамичном, расширяющемся георгианском мире, где семейные связи охватывали континенты и империи. Для нее жизнь не сводилась к тишине пастората, роняющей капли садовой листве, хождению в гости к одним и тем же соседям. Но несмотря на то, что Джейн и ее сестра знали людей, живьем побывавших на рабских плантациях Карибов, на рынках Индии, где зять мистера Остина пытался сделать себе состояние, и в оксфордских гостиных, факт остается фактом: они почти все свое время проводили в дождливой глубинке, сочиняя и записывая истории, чтобы чем-то себя занять.

Сама Джейн, конечно, понимала, чего лишены барышни, и завидовала братьям. «Эдвард и Фрэнк оба отправились искать свою судьбу, — писала она, — последний скоро вернется и поможет нам с поисками нашей». Девушкам устроить свою судьбу было гораздо труднее, чем юношам. Девицы низших сословий могли «пойти в поломойки или швеи», но для Джейн и Кассандры, представительниц «псевдоджентри», такая практическая деятельность была неприемлема. Если «сыновьям легко найти свою стезю в мире, единственное упование девочек — замужество».

По завершении этого поименного обзора семьи наблюдатель, однако, заметит, что в нем не хватает одного брата. Куда подевался Джордж, который в 1768 году приехал из Дина в Стивентон и с тех пор как в воду канул?

Джорджа дома не было. Когда стало очевидно, что он никогда не перерастет свои «припадки», родители решили отдать его в приемную семью. Тому имелся прецедент: с неполноценным братом миссис Остин поступили точно так же. Оба они, дядя и племянник, в конце концов обрели приют в семье Каллэм, в деревне Монк-Шерборн к северу от Бейзингстока. Тамошнее домоустройство представляло собой странную, теневую версию стивентонского.

Позднейшие историки вывели много интересного из молчания Остинов о Джордже, сбытом с рук дефективном ребенке. Его отсутствие в ранних семейных хрониках, наряду с упоминаниями о каких-либо ссорах или романах тети Джейн, объяснялось клеймом болезни.

Слишком многое из того, что нам известно, просеяно сквозь семейный остиновский фильтр, поэтому информация, которой позволили до нас дойти, нуждается в тщательной проверке и оценке. Как сама Джейн говорит в «Доводах рассудка»: «Когда факты и мнения столько раз переходят от лица к лицу… в них мало остается от истины». В случае с Джорджем пренебрежение к нему видно невооруженным глазом. Когда племянник Джейн писал для издания 1871 года биографию своей тетушки, призванную познакомить читателей с Джейн Остин как с личностью, он назвал ее третьего по старшинству брата Эдварда «вторым», просто перескочив через Джорджа. Это умолчание закреплено в «Джейн Остин и ее братьях-моряках» (1906), еще одной знаменательной истории, вышедшей из-под родственного пера: «Все семеро детей преуспели, двое достигли вершин в профессии, а из одной получилась Джейн Остин». Бедный Джордж — он не только не «преуспел», но и был прочно забыт.

Любили ли Джорджа? Высказывались предположения, что Джейн, которой впоследствии удавалось «разговаривать пальцами» с глухим, этим же способом общалась с братом, лишенным способности слышать. Но она едва ли его знала. Джордж точно исчез из семьи после 1770 года, когда приезжал в гости. Тогда он выглядел «вполне здоровым», хотя только что, после почти годичного перерыва, перенес очередной припадок. «Одному Богу ведомо, — писал его отец, — насколько Джордж выправится». Но «нас утешает то, — продолжал мистер Остин, — что он не дурной и не порочный ребенок».