нет ни пагубы, ни скверны,

а есть и крылья, и костыль,

и собутыльник самый верный.

Понять без главного нельзя

твоей сплоченности, Россия:

своя у каждого стезя,

одна у всех анестезия.

Налей нам, друг! Уже готовы

стаканы, снедь, бутыль с прохладцей,

и наши будущие вдовы

охотно с нами веселятся.

Не мучась совестью нисколько,

живу года в хмельном приятстве:

Господь всеведущ не настолько,

чтобы страдать о нашем блядстве.

Не тяжелы ни будней пытки,

ни суета окрестной сволочи,

пока на свете есть напитки

и сладострастье книжной горечи.

Как мы гуляем наповал!

И пир вершится повсеместный.

Так Рим когда-то ликовал,

и рос Атилла, гунн безвестный.

Чтоб дети зря себя не тратили

ни на мечты, ни на попытки,

из всех сосцов отчизны-матери

сочатся крепкие напитки.

Не будь на то Господня воля,

мы б не узнали алкоголя:

а значит, пьянство не порок,

а высшей благости урок.

Известно даже недоумку,

как можно духом воспарить:

за миг до супа выпить рюмку,

а вслед за супом — повторить.

Когда, замкнув теченье лет.

наступит Страшный суд,

на нем предстанет мой скелет,

 держа пивной сосуд.

Вон опять идет ко мне приятель

и несет холодное вино;

время, кое мы роскошно тратим,

деньги, коих нету все равно.

Да, да, я был рожден в сорочке,

отлично помню я ее;

но вырос и, дойдя до точки,

пропил заветное белье.

Нам жить и чувствовать дано,

искать дорогу в Божье царство,

и пить прозрачное вино —

от жизни лучшее лекарство.

Не верь тому, кто говорит.

что пьянство — это враг;

он или глупый инвалид,

или больной дурак.

Весь путь наш — это

времяпровождение.

отмеченное пьянкой с двух сторон:

от пьянки, обещающей рождение,

до пьянки после кратких похорон.

Я многому научен стариками,

которые все трезво понимают

и вялыми венозными руками спокойно

свои рюмки поднимают.

Редеет волос моих грива,

краснеют припухлости носа,

 и рот ухмыляется криво

ногам, ковыляющим косо.

Пока скользит моя ладья

среди пожара и потопа,

всем инструментам бытия

я предпочел перо и штопор.

Познавши вкус покоя и скитаний,

постиг я, в чем опора и основа:

любая чаша наших испытаний

легчает при долитии спиртного.

Наслаждаясь воздержанием,

жду, чтоб вечность протекла,

осязая с обожанием

плоть питейного стекла.

Мы пьем и разрушаем этим печень,

кричат нам доктора в глухие уши,

но печень мы при случае полечим,

а трезвость иссушает наши души.

На дне стаканов, мной

опустошенных,

и рюмок, наливавшихся девицам,

такая тьма вопросов разрешенных,

что время отдохнуть и похмелиться.

Вчера ко мне солидность постучалась.

Она по седине меня нашла,

но я читал Рабле и выпил малость,

и вновь она обиженно ушла.

Аскет, отшельник, дервиш, стоик —

наверно, правы, не сужу;

но тем, что пью вино густое,

я столь же Господу служу.

Любых религий чужды мне наряды.

но правлю и с охотой и подряд

я все религиозные обряды,

где выпивка зачислена в обряд.

Людей великих изваяния

печально светятся во мраке,

когда издержки возлияния

у их подножий льют гуляки.

Какое счастье — рознь календарей

и мой диапазон души не узкий:

я в пятницу пью водку как еврей,

в субботу после бани пью как русский.

Паскаль бы многое постиг,

увидь он и услышь,

как пьяный мыслящий тростник

поет «шумел камыш».

Нет, я не знал забавы лучшей,

чем жечь табак, чуть захмелев,

меж королевствующих сучек

и ссучившихся королев.

Снова я вчера напился в стельку,

нету силы воли никакой;

Бог ее мне кинул в колыбельку

дрогнувшей похмельною рукой.

A страшно подумать, что век погодя,

свой дух освежив просвещением,

Россия, в субботу из бани придя,

кефир будет пить с отвращением.

Когда друзья к бутылкам сели,

застрять в делах — такая мука,

что я лечу к заветной цели,

как штопор, пущенный из лука.

Где-то в небе, для азарта

захмелясь из общей чаши.

Бог и черт играют в карты,

 ставя на кон судьбы наши.

Однажды летом в январе

слона увидел я в ведре,

слон закурил, пустив дымок,

и мне сказал: не пей, сынок.

«Зачем добро хранить в копилке?

Ведь после смерти жизни нет», —

сказал мудрец пустой бутылке,

продав ученым свой скелет.

К родине любовь у нас в