на Запад в 1914 г., один американский корреспондент заметил: «Запах полумиллиона немытых мужчин стал вонью зверинца, возведенной в энную степень. Этот запах стоял несколько дней в каждом населенном пункте, через который прошли немцы». Описывая свои боевые позиции во Фландрии в 1915 г., германский офицер Рудольф Биндин отмечал: «Всё подавляет один своеобразный, кислый, тяжелый и всепроникающий запах трупов… мужчин, которые были убиты в октябре прошлого года и которые лежат наполовину в болоте, наполовину на поле, в желтых всходах свеклы… никто не против бледного англичанина, который сейчас гниет в нескольких шагах дальше… Таков итог битвы, прошедшей шесть месяцев назад». Наблюдатели под Верденом утверждали, что запах гниения был настолько силен, что даже газ во время боевых атак ничего с ним не мог сделать, хотя сладкий вкус газа был предпочтительней[56].

Еще хуже, чем запах, была нагрузка на барабанные перепонки из-за оглушительного шума битвы. В Пашендале единственное, с чем мог Патч сравнить артиллерийский огонь, это — «беспрестанные раскаты грома. У тебя перехватывает дыхание. Стоит невероятный шум. Ты не можешь услышать человека рядом с вами». Такие замечания являются настолько привычной частью мемуаров военного времени, что мы иногда не замечаем, насколько разрушительным может быть постоянный шквал шума, как физически, так и эмоционально. Многократное попадание под обстрел уменьшало волю сильных мужчин, приходивших в трепетное состояние — как на затонувших кораблях, когда ищешь любой способ сменить обстановку, даже рискуя быть обвиненным в дезертирстве и предстать перед расстрельной командой. После нескольких дней под непрекращающимся огнем бомбежек на фронте один немецкий солдат отметил: «Мучение и усталость, не говоря уже о нагрузке на нервы, были неописуемы». Он озвучил мнение миллионов[57].

В условиях войны, естественно, возмущало озверение ее участников, но надо все-таки быть справедливым и сказать об актах рыцарства и человечности, которые, безусловно, имели место. Ипр являлся фронтовым городом, но это нисколько не помешало британским и немецким солдатам отметить Рождественское перемирие 1914 г., выйти из своих окопов, брататься, пить и даже играть товарищеские игры в футбол. (Неофициально это стало очень распространенным на большой части фронта, и французские войска приняли в нем широкое участие.) Это стало одним из самых запоминающихся моментов Первой мировой войны, который часто изображается в фильмах, художественной литературе и популярных песнях. В этом также проявился оптимистический сигнал простых людей лидерам всех воюющих стран, не прекращающих эту войну[58].

На самом деле не надо все это слишком романтизировать и называть настоящим рыцарством, все это было далеко не так. К немцам редко надо применять стандарты английской джентльменской борьбы, они были выше этой спортивной игры, в которую состязались дети-переростки. Длительный контакт стимулировал дружеские отношения друг к другу и одновременно еще большую ненависть в отношении к противнику. Солдатские письма с обеих сторон показывают, что сдаваться в плен было не принято, и пленных убивали на поле боя. Вот что пишет один британский офицер, вспоминая о капитуляции немецкого отряда на Сомме:

«Я должен сказать, что они сражались упорно и мужественно. Наверное, не больше чем 300–500 из них подняли руки вверх. Мы сделали тоже в отношении их плохо, как и они делали нам плохо, и мне не стыдно сказать так — ибо каждый немец должен быть уничтожен до последнего солдата»[59].

Перелом

Однако боевая практика позиционной войны не давала никакой компетентности, а тем более сожаления о гибели людей, и по-прежнему отказывалась принимать любые изменения в настроениях и новых явлениях на фронте. Позиционная война использовались всегда в разных формах многими армиями на протяжении всей истории, часто в качестве подготовки для успешных атак. Великая война, в конце концов, закончилась, когда союзные войска использовали эти пресловутые окопы как основу для триумфального прорыва, что раздавило их противников в 1918 г.

Фундаментальной проблемой, с которой столкнулись все армии в эту эпоху, было увеличение значимости пулемета, который решительно уменьшил возможности массового нападения на противника и сделал надежную защиту при обороне, и это преимущество осталась за ним навсегда. Поначалу французы и англичане медленно усваивали критические уроки о превосходстве обороны, и серия наступательных операций в 1915 г. привела к катастрофам, которые были близки к стереотипу из сериала «Черная гадюка».

Битва при Лоосе особенно была наглядным уроком того, что случится, когда передовые армии без достаточного количества артиллерии лезут на неразрезанную колючую проволоку: тысячи погибших остаются лежать на земле. Французы также ошибочно полагали, что мужественное и решительное наступление может победить хорошо расставленные пулеметы. Во время весеннего наступления в Артуа, как сообщал один офицер, он видел три сотни французских солдат, лежащих мертвыми в аккуратной шеренге. «На первый свист пуль офицеры скомандовали: “В одну шеренгу становись!”, и все пошли на смерть, как на парад». Даже после того, как союзники отказались от своих романтических иллюзий поднимать дух солдат на ура, чтобы они совершали фронтальные атаки, их по-прежнему занимала проблема — какое оружие может восстановить преимущество нападающих[60].

И они начали изобретать и внедрять инновации. Технологические новшества выросли во время войны до такой степени, что консервативные командиры, известные своей заскорузлостью, не могли смириться с ними и желали поскорее вернуться к старой тактике, которую знали и любили. Мы видим это в очень быстром развитии химического оружия после 1915 г., не говоря уже о развитии танков. Даже те разработки системы траншей были героическим триумфом машиностроения и горнодобывающей промышленности, которые мы должны расценивать как достижения науки, наравне с самолетом, доминировавшим в небе. В конечном счете война будет выиграна той стороной, которая лучше освоила артиллерию, и которая убедилась, что нет позиции более эффективной, чем постоянно запугивать противника. Это не только означало проектные и массовое производство снарядов, которые могли пробить вражеские укрепления, но также и то, что гарантировало их убойную силу. Это потребовало научного прорыва в технологии наведения и координации тяжелых орудий. Технологическая инновация шла одновременно с тотальной реорганизацией и рационализацией индустриального общества и беспрецедентной мобилизацией гражданского труда. Но достичь реальных успехов в этих областях до 1917 г. обе стороны так и не смогли[61].

Если какая бы из армий захотела бы прорваться через вражеские линии, хотя бы и виртуально, это означало бы невыносимые потери. Несмотря на это, еще до 1918 г. такое чудовищное решение пришлось принять союзникам, а не немцам: не потому, что британские и французские полководцы были неумелые или более садистичные, чем их соперники, но в силу основных стратегических реалий. К концу 1914 г. немцы занимали большую часть Бельгии и часть северной Франции,