внутри. В этой пещере и кипела работа. Ахмади все делал сам. Никому не решался он открыть свою тайну, кроме… кроме Аймисей.

Однажды он нагнал ее на тропинке:

— Аймисей, ты умеешь хранить секреты?

— Чтобы никому-никому? — растерянно уставилась на него девочка и даже сняла со спины маленькую плетеную корзинку — чег.

— Конечно, никому. На то он и секрет.

— Не знаю… пожалуй, лучше не говори, а то вдруг я нечаянно…

— Ну и болтуньи же вы, девчонки…

— Нет, все-таки скажи…

— Тогда пошли.

— Ван, как же ты забираешься в эту пещеру?!

— Очень просто. Топ — и все! Давай руку.

— Ой, я боюсь!

— Закрой глаза.

— Но тогда я обязательно упаду в пропасть.

— Глупая, я же держу тебя. Ну вот и все. А ты боялась.

— Вай, как здесь темно! И мокро…

— Это брызги от водопада. Хочешь посмотреть на водопад?

— Ой, не надо! У меня уже голова кружится. А змеи здесь не водятся? А вдруг меня ужалит змея!

— Пусть только попробует! В следующий раз я возьму с собой кинжал Алибулата. Ну как, правда здесь хорошо? Когда я полечу, ты сядешь здесь и будешь смотреть.

— Как… полетишь? Ты что, хочешь броситься в эту пропасть? Ой, Ахмади!

— Да нет же, при чем тут пропасть! Я полечу в небо! Вот это и есть секрет. Смотри! — И Ахмади поднял с пола пещеры старую шубу из овчины.

— Сколько перьев! Зачем они тебе?

— Я делаю крылья, — с важностью пояснил Ахмади.

— Ты умеешь даже делать крылья? — И Аймисей взглянула на него так, как смотрит маленький камешек на высокую гору.

— Слыхала что-нибудь про Икара?

— Да, по ведь он разбился!..

— Это потому, что Икар поднялся слишком высоко.

— Знаешь, Ахмади, я тоже хочу, чтобы ты поднялся высоко, — призналась девочка, — и чтобы я стояла на крыше и махала тебе рукой. Но чтобы ты не разбился.

И тогда Ахмади, польщенный, разложил перед ней свое богатство: два огромных крыла из плотной бумаги, обклеенных куриными перьями.

Сосредоточенно осмотрев «крылья», Аймисей нашла, что они недостаточно прочные. Ведь бумага так легко рвется, а перья могут отклеиться. Она предложила притащить из дома материю и нитки с иголкой, чтобы каждое перышко крепко-накрепко пришить к материалу.

— Вот здорово! — обрадовался Ахмади. — Какая ты молодчина, хоть и девчонка!

И он от души пожалел, что у Икара не было такой помощницы, — тогда бы он наверняка не разбился.

…Мать Аймисей не могла нарадоваться на дочку — каждый день она уходила в горы и возвращалась с полной корзинкой кизяков. «Бывало, пробегает без толку все каникулы, а теперь стала такая хозяйственная. Что ни день — приносит кизяки и складывает на зиму», — делилась она своей радостью с соседками.

И невдомек ей было, что дочь вовсе не ради кизяков убегает из дому и что добрых полдня она проводит в пещере, пришивая перья к матерчатым самодельным крыльям.

Но, как говорится, какой бы длинной ни была тропинка, все равно у нее есть конец.

И вот наступил день, когда крылья были готовы…

Все ребята собрались на лужайке у семи родников. Как раз над ними возвышался утес, с которого Ахмади и намеревался взлететь в небо.

Стоял ясный солнечный день июльского лета. Небо сияло бирюзой, а земля изумрудом. В необъятной выси, широко распластав свои могучие крылья, парили орлы. А люди занимались обычными будничными делами. Мать Ахмади, Аминат, не подозревая о величии момента, окучивала картошку, которая уже выпустила веселые лиловые цветы с желтыми глазками. Байсунгур, привычно размахивая серпом, жал на лугу траву.

И надо всем этим, словно приветствуя мирную жизнь под мирным небом, счастливо заливался жаворонок. Он то спиралью ввинчивался в небо, то камешком летел вниз, к земле, будто боялся обидеть кого-то из них или соединял землю и небо невидимыми нитями. Словом, держась недалеко от земли, жаворонок не забывал и о небе.

Ахмади надел свои крылья, затянул ремни и гордо встал на утесе.

У мальчишек так и загорелись глаза. А девчонки выражали свой восторг буйными вскриками: «Вай! Вабабай! Глядите, Ахмади сейчас полетит в небо, как жаворонок!» Аймисей стояла вся красная от волнения и гордости — ведь это ей он доверил свою тайну. Более того, она сама, собственными руками, шила эти крылья.

— Эй, тише! — закричал Ахмади. — Закройте на минутку глаза. А когда откроете, я уже буду лететь над вами.

И хотя ребятам очень хотелось увидеть, как он оторвется от утеса и взлетит в небо, они послушно зажмурились. Разве можно перечить такому смельчаку?!

И только Аймисей ослушалась. Она приоткрыла один глаз и увидела, как Ахмади взмахнул руками с нацепленными на них крыльями, но, вместо того чтобы подняться в воздух, камнем бухнулся вниз. Она вскрикнула.

Ребята открыли глаза и, обгоняя друг друга, бросились к своему поверженному герою.

Ахмади неуклюже лежал на траве, из носа у него текла кровь. Ребята пытались поднять его, но он так запутался в своих крыльях, что не мог даже пошевелиться и только бормотал: «Мама, мама…»

— Бегите кто-нибудь за матерью, — приказала Аймисей. — Она там, на делянке…

В тот же час «героя» увезли в больницу. У него оказалась трещина ключицы и перелом руки, и он два месяца проходил в гипсе.

Так бесславно кончилась попытка Ахмади преодолеть земное притяжение.

Но лестное прозвище «Икар» прочно закрепилось за ним.

…Ахмади суждено было подняться в небо. В восемнадцать лет ушел на фронт летчиком, а вернулся с черной повязкой на глазах.

Но, заслышав гул самолета, он всякий раз вспоминал свое детство, свой бесславный и все-таки прекрасный полет на самодельных крыльях, свою юношескую мечту о небе и испытывал такое страдание, по сравнению с которым физическая боль — ничто.

Жена, зная об этом, всеми силами пыталась его отвлечь, переключить его память на другие, более веселые воспоминания. Вот и сейчас она сказала, стараясь придать своему голосу беспечность:

— Милый, а помнишь, как ты ездил в Манзикули за абрикосами?

В семейных преданиях хранилось два замечательных случая из детства Ахмади. Один — с крыльями Икара. Другой — с абрикосами и осликами. И если первый болью отзывался в сердце Ахмади, напоминая о несбывшейся мечте, то второй, казалось, не сулил никаких огорчений.

Но сегодня почему-то даже этот безобидный, этот забавный случай с десятью осликами не веселил его.

Один за другим ложились на кладку кирпичи. И тяжелыми, как эти камни, были его воспоминания.

«Горы и скалы, пастбища и родники, — мысленно обращался он к ним, — я вижу вас прежними: зелеными — весной, разноцветными — летом. Помните ли вы мальчишку с облупленным носом? Давно уже нет на