Забыв обо всем на свете — о причитаниях и упреках матери, о сыне, получившем двойку из-за какой-то тени, двойку, которая могла испортить ему жизнь, о нескончаемом споре с женой по поводу воспитания сына, о работе, которая его, слепого, вернула к жизни, — он стоял и каждой клеточкой своего тела, каждым нервом души прислушивался к отдаленному, слышному только ему рокоту самолета, потому что этот мужчина с шевелюрой, густой и белой как морская пена, и с черной повязкой на когда-то живых и острых глазах обладал теперь слухом, недоступным смертному человеку. И когда он замирал так, Аймисей чувствовала, как он отдаляется от нее и от всех других людей, переходя в недоступный ей мир — мир природы: растений, птиц и зверья…

И там, в этом мире, существуют свои законы, свои сигналы и переклички. Там совсем иные, не человечьи, особенности обоняния, осязания, зрения и слуха…

Но не всегда он был таким.

…Имя Ахмади он получил в честь прадеда, умершего накануне его рождения. Старого пахаря любили и уважали в ауле. А тот, кто был честен и трудолюбив на этой земле, умирая, как бы передавал свое имя мальчику из своего рода, а вместе с именем и свои лучшие черты.

Итак, Ахмади призван был продолжить имя и дело своего прадеда.

Но, к удивлению родителей, он рос мечтательным, как бы оторванным от той земли, которой его честный прадед отдал свои руки и жизнь.

Как-то зимой он притащил в саклю озябшего воробья.

— Отец, почему у воробья крылышки ма-а-хонькие, а летает он высоко-высоко? А у курицы большие, но она совсем не летает? Почему, а?

— Ну-у, сынок, — начал отец, не зная, что ответить сыну, но и не желая показать своей неосведомленности, — наверное, потому, что курица несет яйца… ведь не на небе же ей нестись, вот она и держится ближе к земле.

…— Вы не видали нашего Ахмади? — вечно бегала по аулу Аминат. — Что за ребенок! И на семи цепях его не удержать дома!

А тот в это время, собрав ребятню где-нибудь подальше от своей сакли, увлеченно рассказывал ей, что человек может полететь как птица. Для этого только надо, когда дома зарежут курицу, собрать во дворе все перья, потом купить в лавке бутылочку с клеем и приклеить куриные перья к своим рукам. А потом надо встать на холме, взмахнуть руками-крыльями, и тогда поднимешься в небо и полетишь как журавль.

Все ребята, рассевшись на горячих камнях, слушали его раскрыв рты.

Больше всего Ахмади волновался по поводу того, как быть с девочкой, что ходила к ним в школу из аула Загадка. «Не возьму ее с собой, — решал Ахмади, — она вредная! Когда я дернул ее за косу, она пульнула мне в нос чернильницу! Потом целую неделю всем на смех пришлось ходить с сизым носом, потому что чернила никак не смывались». «Да ладно, пусть летит, — в другой раз милостиво соглашался Ахмади. — Пусть она держится за палочку, как лягушка-путешественница. Один конец палочки буду держать во рту я сам и ни за что, даже если охотник подстрелит меня, не выпущу палку изо рта. А другой конец… Кому бы доверить другой? Пожалуй, Сурхаю… А если вдруг ему захочется зевнуть, и он, забыв о палочке, возьмет да зевнет? Что тогда будет с Аймисей? Ведь она упадет на землю и… и… Нет, пусть лучше она сидит дома и ждет меня».

Однажды утром в доме Байсунгура и Аминат случилось необычайное происшествие. Ничего подобного в ауле Струна не видывали, наверное, с того самого дня, как ударила о землю первая кирка, чтобы положить начало их аулу.

Мать Байсунгура Парсихат, как всегда, поднялась ни свет ни заря и, сев на молитвенный коврик, стала «общаться» с аллахом. И вдруг краешком глаза она увидела нечто такое, от чего ее колени задрожали, а глаза полезли на лоб. Зная, что прерывать молитву нельзя, это несмываемый грех (только увидев, что загорелся хлеб в поле, имеешь на это право), Парсихат изо всех сил старалась молиться, отгоняя от себя страх. Но когда чудовища, похожие на общипанных чертей, окружили ее со всех сторон, она пронзительно вскрикнула и… потеряла сознание.

Ее крик переполошил весь дом. Из спальни выскочил Байсунгур. Торопливо накидывая на плечи платок и пытаясь прикрыть им ночную сорочку, следом за мужем прибежала и Аминат. Четверо детей в майках и трусиках, заспанные и взлохмаченные, окружили бабушку. Первым опомнился старший, Алибулат…

— Ха-ха-ха! Да это же куры и петух!

— Бабушка испугалась кур! — тут же, хохоча, подхватили и остальные внуки.

— Какие вам куры! — оборвала сыновей Аминат. — Где это вы видели, чтобы куры ходили голые, без перьев.

— Да их же общипали! — сказал Байсунгур.

— Вай! — заголосила пришедшая в себя Парсихат. — Клянусь аллахом, это дело рук самого дьявола. Сколько живу, а такого не видывала. Ох, не к добру это, не к добру!

— Я догадываюсь, кто это сделал, — поджала губы Аминат. — Это они нам назло. Ну я этого так не оставлю! — И Аминат бросилась было на крышу, чтобы оттуда оповестить соседей, что она разгадала их коварную и злобную проделку.

— Погоди! — остановил ее Байсунгур и покосился на своего младшего: у Ахмади вся голова была в пуху, словно он спал на подушке с порванной наволочкой. — Коли тут постаралась нечистая сила, кур нельзя теперь держать. Придется их зарезать.

— Надо зарезать и раздать нищим! — подтвердила и Парсихат. — Иначе быть беде!

— Бабушка, отец! — вдруг заплакал Ахмади, бросаясь от одной к другому. — Не надо их резать. Это совсем не нечистая сила. Это я их ощипал.

Наступила такая тишина, что слышно стало, как ощипанные куры, растерянно переступая, царапают коготками пол.

— Ах ты!.. — наконец опомнилась Аминат и уже протянула руку, чтобы отвесить сыну звонкий подзатыльник.

Но муж перехватил ее руку.

— Скажи, внучек, зачем ты это сделал? — заплакала Парсихат. — Ты посмотри, как холодно теперь курам без перьев, как… как им стыдно ходить раздетыми.

— Я… я… — заикаясь и чуть не плача, пробормотал Ахмади, — я хотел из их перьев сделать себе крылья… как у Икара.

— Я тебе покажу Икара! — закричала мать.

— Когда полетишь, сынок, не забудь и про нас, — засмеялся отец.

— Вабабай! — воскликнула бабушка Парсихат. — Теперь я, кажется, начинаю кое-что понимать. А я-то, грешная, думала, это ты, Аминат, берешь у меня из подушки пух.

Но даже эта история не расхолодила Ахмади.

Прошло немного времени, и он снова стал таинственно исчезать из дома.

…Над пропастью Цолбок висела огромная скала с маленькой пещерой