Сидя на брусе, который, как ему казалось, еще хранил тепло женщины с изящными ножками, положив руку на лоб, Лекок размышлял, взвешивал шансы.

– Если мы пойдем за мужчиной, – шептал Лекок, – это не добавит ничего нового к тому, что мне уже известно, о чем я догадываюсь. По дороге он заметил патруль, пошел за ним на определенном расстоянии, увидел, как арестовали его сообщника. Потом он, несомненно, бродил вокруг полицейского поста. Если я пойду за ним, сумею ли я догнать, а затем схватить его? Нет, прошло слишком много времени…

Папаша Абсент слушал этот монолог с нескрываемым любопытством. Он испытывал такое же беспокойство, как простодушный человек, пришедший к сомнамбулу за советом в надежде найти утерянную вещь и с нетерпением ожидавший безапелляционного решения.

– Если мы пойдем за женщинами, – продолжал молодой полицейский, – к чему это нас приведет? Возможно, к важному открытию. Возможно, это ничего не даст…

В данном случае речь шла о неизвестности со всеми ее разочарованиями, но и с шансами на удачу.

Приняв решение, Лекок встал:

– Ну что же!.. – воскликнул он. – Я выбираю неизвестность! Мы пойдем, папаша Абсент, по следам двух женщин. И мы будем идти до тех пор, пока они не оборвутся…

Охваченные одинаковым пылом, они пустились в путь. В конце этого пути один из них уже видел, словно свет маяка, денежное вознаграждение, другой – славу.

Двигались они бодро. Сначала следовать по четким следам, идущим в направлении Сены, было детской игрой. Однако чуть позже им пришлось замедлить шаг. Пустырь закончился. Они добрались до границ цивилизации, если можно так выразиться. Посторонние следы все чаще пересекались со следами беглянок, переплетались с ними. Порой они даже стирали их. К тому же во многих местах из-за расположения или из-за характера почвы оттепель сделала свое дело. Теперь встречались большие пространства, полностью лишенные снежного покрова. Тогда следы обрывались. Чтобы их отыскать, требовались вся проницательность Лекока и добрая воля его спутника. В таких случаях папаша Абсент втыкал свою палку в землю около последнего замеченного отпечатка, и они вместе с Лекоком принимались искать вокруг этого ориентира, словно сбившиеся со следа ищейки. Именно в таких случаях луч фонаря начинал так странно двигаться.

И все же они раз десять могли бы потерять след или сбиться с дороги, если бы не элегантная обувь женщины с маленькими ножками.

Высокие, узкие, с удивительной выемкой каблуки ее ботинок просто не давали возможности ошибиться. При каждом шаге каблуки уходили в снег или в грязь на три-четыре сантиметра, и их заметные следы оставались такими же четкими, как след от печати на воске. Именно благодаря этим следам полицейские поняли, что женщины не пошли по улице Патэ, как этого можно было бы ожидать. Несомненно, они сочли эту улицу небезопасной и плохо освещенной. Они просто перешли через нее, чуть ниже улочки Круа-Руж, и, проскользнув в проем между домами, устремились на пустыри.

– Право же, – прошептал Лекок, – плутовки хорошо знают местность.

Действительно, женщины настолько хорошо знали топографию, что с улицы Патэ они резко свернули вправо, чтобы обойти широкие рвы, вырытые искателями глины. Однако их следы вновь стали очень четкими и оставались таковыми до улицы Шевалере. Но тут следы внезапно оборвались.

Лекок нашел восемь или десять отпечатков беглянки в ботинках на плоской подошве и больше ничего.

Правда, этот участок оказался весьма трудным для поисков. На улице Шевалере движение было достаточно оживленным. И если на тротуарах еще кое-где лежал снег, то мостовая превратилась в настоящий грязевой поток.

– Неужели чертовки наконец подумали, что снег может их выдать, – проворчал молодой полицейский, – и пошли по мостовой?

Они, вне всякого сомнения, не могли перейти через улицу, как сделали это раньше, поскольку на той стороне возвышалась фабричная стена.

– Ха-ха, – произнес папаша Абсент. – Мы остались с носом.

Но у Лекока был не тот характер, чтобы, потерпев неудачу, махнуть на все рукой. Кипя холодной яростью человека, видящего, как ускользает от него предмет, который он вот-вот должен был схватить, молодой полицейский возобновил поиски, и удача улыбнулась ему.

– Нашел!.. – вдруг закричал он. – Я догадался! Я вижу!

Папаша Абсент подошел ближе. Он ни о чем не догадывался и ничего не видел, однако больше не сомневался в способностях своего спутника.

– Посмотрите сюда, – сказал ему Лекок. – Что вы замечаете?..

– Следы, оставленные колесами экипажа, который здесь затормозил.

– Прекрасно!.. Папаша Абсент, эти следы все объясняют. Добравшись до этой улицы, наши беглянки увидели вдалеке свет приближающегося фиакра, возвращавшегося из Парижа. Для них было настоящим спасением, если он ехал пустым. Они стали ждать, а когда он поравнялся с ними, окликнули кучера… Несомненно, они пообещали ему хорошие чаевые. Ясно одно: кучер согласился повернуть назад. Он затормозил, они сели в фиакр… Вот почему здесь следы обрываются.

Такое объяснение не успокоило славного папашу Абсента.

– А мы продвинулись вперед после того, как все это узнали? – спросил он.

Лекок, не удержавшись, пожал плечами.

– Неужели вы надеялись, – произнес он, – что след плутовок приведет нас через весь Париж к их дому?..

– Нет, но…

– Тогда чего вы хотите? Неужели вы полагаете, что завтра я не сумею разыскать этого кучера? Этот человек возвращался пустым, его рабочий день закончился, значит, он живет где-то в квартале. Неужели вы думаете, что он не вспомнит, что брал двух пассажирок на улице Шевалере? Он скажет нам, где он их высадил, но это ничего не значит, поскольку они, несомненно, дали ему не свой адрес. Зато он опишет их, скажет, во что были одеты, как выглядели, сколько им лет, как они себя вели. И если это прибавить ко всему тому, что нам уже известно…

Красноречивый жест закончил мысль Лекока. Потом молодой полицейский добавил:

– Теперь пора возвращаться в «Ясный перец»… И побыстрее… Кстати, вы можете погасить фонарь…

Торопливо семеня, чтобы не отставать от своего спутника, который почти бежал – так он торопился вернуться в «Ясный перец», – папаша Абсент размышлял. Внезапно его озарила новая мысль.

За двадцать пять лет, проведенные в префектуре полиции, славный Абсент видел, как многие его коллеги переступали через его тело, как он выражался, и через год завоевывали положение, в котором ему отказывали, несмотря на долгую службу. В таких случаях он не упускал возможности обвинить начальство в несправедливости, а своих счастливых соперников в низкой лести. По мнению папаши Абсента, выслуга лет была единственным поводом для продвижения. Единственным, прекрасным, достойным поводом.

Когда папаша Абсент говорил: «Быть несправедливым к старейшине, к человеку бывалому, – это подлость», он лаконично выражал свою точку зрения, упреки и всю свою горечь.