Карл помог ей пройти через развод. Предложил Глории месячный оплаченный отпуск, которого она не приняла, и теплое — невинное — объятие, ею, напротив, принятое. Никаких слов утешения Глория от него не услышала, однако ей хватило и этого. Утешение она искала в рутинных делах — навык, приобретенный еще в детстве. Мир и спокойствие за здорово живешь не даются. Карл, похоже, понимал и это тоже.

Ко времени подписания бумаг о разводе Глория влюбилась в него окончательно.

Она прождала семь лет, ее бессловесная забота о Карле — сама по себе целительная — была отражением его молчаливой доброты. Она занималась его офисом, распорядком и графиком его работы с такой доскональностью, какую редко случается встретить вне частей морской пехоты. Если он появлялся на работе с всклокоченными волосами, она причесывала их. Она наполняла стакан Карла водой еще до его прихода — и пополняла, не дожидаясь его просьбы: Карл любил постоянно иметь под рукой полный. Она потрудилась выяснить, что позволяет ему есть, а чего не позволяет его причудливый вариант вегетарианства. Звонила ему домой, напоминая о происходивших по выходным церковных службах; заботилась о том, чтобы никто не лез к нему, когда Карл говорил, что ему требуется несколько спокойных, уединенных минут, чтобы помолиться.

Он никогда не рассыпался перед ней в благодарностях, не раскрывал ей до донышка душу. Награды за ее усилия поступали к ней в виде аккуратно упакованных подарков: взгляда, удовлетворенного зевка, самопроизвольной улыбки — признательность Карла словно просвечивала сквозь трещинки в его саркастическом остроумии.

«Ты слишком хороша, чтобы работать у меня».

«Ладно, я уволюсь».

«И правильно. Только, когда будешь уходить, не забудь отрезать мне голову».

Шутки Карла ей нравились. Но она-то ждала серенады. Жаждала увидеть его опустившимся на одно колено.

Любой нормальный человек решил бы, что они давным-давно спят друг с другом. Все ингредиенты были налицо: они проводили наедине в крошечном офисе по восемь часов в день. Родной язык был у обоих одним, на испанском они говорили лишь от случая к случаю, да и то скорее из кокетства, на английском постоянно. Все это отрицало самую вероятность того, что они провели в подвешенном состоянии столь долгое время.

Однажды они затронули эту тему, но лишь по касательной. Разговор зашел о детях — сюжет, который Карлу, похоже, удовольствия не доставлял. В свои обстоятельства он вдаваться не стал, говорил только о ней.

«Ты молода. Еще встретишь кого-нибудь».

«Это не так-то просто».

«А ты подруг попроси, пусть подсуетятся».

«Такого, как ты, мне все равно не сыскать».

Глория сказала это наполовину шутливо, но ей интересно было, что он ответит.

Он рассмеялся: «Тебе нужен старик?»

«Ты не старик».

«Глория…» — Улыбаясь, покачивая головой.

«Двадцать лет — разница небольшая».

Карл поднял на нее взгляд. Похоже, он понял ее — и испугался.

Она пустилась было в извинения, но он сказал:

«Ты и ахнуть не успеешь, как я помру».

И это, в свой черед, испугало ее — до чертиков.

Он ушел в соседнюю комнату, а когда вернулся, через час, всю его неловкость как рукой сняло. «Кроме всего прочего, — сказал он, продолжая разговор так, точно тот и не прерывался, — ты заслуживаешь мужчины не такого морщинистого».

Она сочла за лучшее поддержать шутку. Тем все и кончилось.

«Зачем же тогда ты себя обманываешь?»

— Заткнись, Барб, — ответила она.

Глория прошлась по гостиной Уэса Каца, выглянула во двор. Детские качели. Баскетбольное кольцо над гаражом. Чьи-то крошечные экскременты. У них что же, собака есть? Людьми, которые могут завести собаку, они ей не показались. Она огляделась вокруг и никаких следов шерсти не обнаружила.

Может быть, они держат ее где-то в глубине квартиры, чтобы она не попортила грошовый китайский ковер. На самом деле, думала Глория, морщины Карла ее только возбуждали.

— Что она с вами сделала?

В дверном проеме стоял мокрый Уэс Кац. Купальный халат с эмблемой какого-то отеля предоставлял Глории возможность полюбоваться кусочком его резиново-красной груди и шеи. Мокрые, зачесанные назад волосы и аэродинамический подбородок создавали впечатление, что он летит куда-то на страшной скорости, хотя он просто стоял на месте и темное пятно расползалось от его ног по серовато-бежевому ковровому покрытию. Он крепко держался руками за косяк, слово боясь влететь в гостиную.

— Она, конечно, давно уже не практиковалась, но даже в самой плохой форме она не доводила клиентку до слез.

Глория промокнула щеку рукавом.

— Извините.

— Исусе Христе. Выпить хотите?

Она ответила спасибо, но нет, спасибо.

— А вот я выпью, — сообщил он и, подойдя к бару, извлек из него в быстрой последовательности ведерко со льдом, щипцы и бутылку «Танкерея». Потянувшись за стаканом, он ненароком выставил напоказ икры: алая кожа, светлые волоски, вены. В теннис играет, когда наступает мертвый сезон, догадалась Глория.

— Нервы мои «ламбаду» пляшут. Единственное, что удерживает меня от сертралина, это… мммм. Знатная штука. Вы уверены, что…

— Нет, спасибо.

Он прикончил налитое и налил еще:

— Рекомендую. Я только на этом утро и продержался. От него и повторные толчки начинают симпатягами казаться. Как будто в массажном кресле сидишь. Или на чем-нибудь, купленном в «Шарпер Имидж». Дуайт — это мой старший, Генри еще козявка, — он вечно, Дуайт то есть, подговаривает меня купить у них какую-нибудь дребедень — комплект для игры в бадминтон в плавательном бассейне, преобразуемый в машинку для стрижки собак. Некоторые покупают это, кто-то же должен, нас не один уж год бомбят их каталогами, но я ни разу ни одной хреновины не купил. — Он покачал головой, засмеялся и отпил джину. И похоже, только теперь Глорию и разглядел: — Вы ведь девочка Перрейра, так?

У Глории даже сердце защемило. «Его девочка».

Впрочем, она тут же поняла: Кац вовсе не пытался сказать ей что-то приятное, он просто-напросто — надменный сукин сын.

— Глория Мендес, — сказала она.

— И мы с вами встречались…

— Два года назад. Я приходила в ваш офис.

— О, верно, верно. Вы хотели, чтобы я написал угрожающее письмо неплательщику из Пакоимы. Но как вы сюда-то добрались? На улицах черт-те что творится. Неужели пешком пришли?

— Карл мертв, — сказала она.

Кац с отсутствующим видом побарабанил пальцами по своему подбородку:

— Вам же сюда топать и топать пришлось. Значит, что-то случилось. Что именно?