— Нечестно отправлять его к красным крестам. Боретесь за порядок, а сами выбрали параноика-некрофила управлять народом.

— Поэтому занимаемся чисткой, чтоб неправильные исчезли совсем. — Эйнштейн насупился. — Дружище, вы, конечно, смельчак, но вон отсюда, пока мы не передумали. Вас мы определили в спец-интернат.

Он будет жить! Его трясет. Холодный пот то появляется, то мгновенно испаряется. Он испугался, что свалится на бетонный пол, затрясется в судорогах. Ему подвинули стул. Его поведут в особый лагерь, не отправят на верную смерть, направят в казарму, предварительно сделав инъекцию.

Он ни о чем не думает. Он уже не боится смерти. Пуще смерти он боится иглы, которой хотят каждый раз его убить, вонзая в руку. Он, что есть сил, сопротивляется, его связывают, втыкают жало смерти, как сейчас.

Страх не отпускает, появляется помимо желания, проникает во все прожилки. Его лечат, лечат страхом. Безрезультатно. Он обуза людям, государству; от него надо избавиться, испечь, стереть в прах, развеять в море. Тройка покончит с его страхом или с ним самим. Пусть, он согласен. Он устал. Он сел.

Иностранец сел на стул. Сюжет про крестики пронесся в голове, пока он не опускался в подвал, а подымался на второй этаж, искал свой стол. Он углубился в «How did Medicine go so wrong?», отложенную накануне.

Блюстительница категоричной модальности словно телепортировалась из маразматичной эры «When Medicine went Mad» в наши дни на тяге к чистоте, сводящейся, в сущности, к экономии расходов на особенных персонах. Эти портят упорядоченный мир нормальных граждан, пробиваются сорной травой на свет, как не трави. Их выбраковывают до рождения, они упорно выползают из тьмы. Иностранец принадлежал к сорнякам, у него порок эмбрионального развития, комплекс ограничений по здоровью.

Решено, сказал Иностранец себе, он перестанет подбирать одежду в тон, купит разноцветные носки, переставит асимметрично мебель, поедет не на море летом, а зимой на Север в упряжке хасок кататься. Научится, если не понимать, то хотя бы не презирать голубых, индиго, черных, — каких ещё они там бывают.

Щелкнуло в голове, он вспомнил, где видел схожее лицо. У той были очки. Всё так же, как в подвале: большая канцелярия, за столом близнец немецкой фрау, приказывает руку поднять, ногу согнуть, глазами повертеть, язык показать, скорчить гримасу. Тычет иглой в подошву, ладони.

Он стоит, врач листает бумаги. Ему бы присесть — нельзя, сидит только комиссия. Закончив с бумагами, врач объявляет приговор. Он все еще стоит, положено стоять, когда зачитывают приговор: «У вас положительная динамика, переводим вас на третью бессрочную». Приговор урежет его бюджет наполовину. Она даже не подозревает, как быстро он теряет позицию за позицией.

Отчасти он был благодарен судьбе. Он перестал рассматривать себя как уникальный случай непрухи. Его заставили приспосабливаться, как зверь адаптируется в дикой природе. Деньги, удачу, желания парню заменила воля. Воля привела к победе. Грант на стажировку это бонус за годы жесткой экономии, упорной работы. РФ м ФРГ еще дружили.

В Берлине он познакомился с самой красивой девушкой на свете. У неё лебединая шея, чувственная верхняя губа, рельефные скулы, натянутая матовая кожа. Нефертити не реальная женщина, произведение искусства. Так же как идеальная девушка на экране. Он бесповоротно решил, влюбится в реальную, в чем-то неправильную особу.

Скорей в свою неправильную страну, где крепкие морозы, разбитые дороги, неистребимая коррупция. Где собственность то отнимают у богатых и раздают народу, то отбирают у народа и вручают богатым. Где в деревнях дурачки в статусе блаженных, а Иван-дурак — национальный герой.

Отвыкать жить

Почти ни один человек не думает о смерти, пока она не подошла к нему вплотную. Трагизм и вместе с тем ирония заключаются в том, что все люди на земле, начиная от диктатора и кончая последним нищим, ведут себя так, будто они будут жить вечно. Если бы мы постоянно жили с сознанием неизбежности смерти, мы были бы более человечными и милосердными. Эрик Мария Ремарк. Жизнь взаймы

У Рената усилилось нездоровье. Он отвыкает[4] жить. В чём проявляется? Раздает, раздает, раздает. Свои мысли, сбережения, книги, вещи. Предчувствуя смерть, человек раздает блага, настроенный жить — копит. Понаблюдайте.

Кто побывал на краю, ау него несколько ходок в реанимацию, знают, по ту сторону бытия ничего нет, они почувствовали бы вторую, иную, жизнь с первых секунд небытия. Только когда врачи выдернут на эту сторону, появляются ощущения, тело, мысли, желания.

Как же три старика в белом, туннель? По его мнению, бред воспаленного сознания тех, чей мозг ещё функционировал, проводимость нервных каналов притупилась, но сохранилась. Обычно ничего не видишь, не чувствует, ничто не беспокоит, ни о чём не думаешь, это временная смерть, пока не вытянут из комы. Медики умеют вытягивать из временной смерти, они, наверное, смогут вытянуть из полной смерти когда-нибудь. Хорошо бы! Когда научатся? Скорей бы.

Природа — думаете, Бог? — дарит жизнь, потом отнимает. Зачинать жизнь, чтоб затем уничтожить, когда этой парочке вздумается? Стоит ли напрягаться, если всё напрасно, жизнь оборвётся. Человек не успел насытиться, незримые ангелы смерти уже торопятся по заказанному адресу. Срок жизни определяется не по заслугам, выпадает, одному большой, другому не очень. Человек не хочет умирать — это нормально! — но его насильно забирают из действительности. Кое-кто уходит добровольно.

Человек живёт двойной жизнью: реальной и вымышленной. Почему нельзя без физического бытия думать, вступать в мысленный диалог с оппонентом, вспоминать или сочинять то, чего нет в реалии, но реализовано в мечтах? Хотя бы внутреннюю жизнь не забирали. Некоторым даже в земной жизни её одной достаточно.

Придёт время, заберут всё и у всех. Ренат предпочитает не помнить об этом моменте. О неотвратимости собственной ликвидации мы вспоминаем лишь в тяжелой болезни или при виде чужой смерти. Зачем об этом переживать? Надо просто завершать дела, отвыкать жить.]

Незваные гости

Умереть когда-то не страшно, страшно умереть сейчас. А. Солженицын. Раковый корпус

Через щель в заборе вижу, знакомого пацана росгвардейцы заводят во двор. Аха, значит, теть Нина при смерти, раз Юрку привезли. Следом подкатили кореша. Молодец