Неделя за неделей, скрупулезно следуя инструкциям юного цезаря, я целыми днями сидел перед дверьми его комнат, прикидывая, что он еще выдумает, когда захочет развлечься. Иногда он звал меня в комнату, чтобы сыграть в кости или в табулу[16], и хотя я неукоснительно уступал ему победу, Коммод находил повод, чтобы поколотить меня, прежде чем отпустить восвояси. Но куда чаще я просто сидел без еды и питья, и Коммод, проходя по коридору, не замечал меня ровно так же, как плитку на стене.

Восемь дней кряду я не видел его ни разу, только слуг, что входили и выходили из его спальни с озабоченными лицами, и я задумался, уж не случилось ли с императорским сыном какого несчастья. И окончательно разволновался, когда на утро девятого дня отец сказал, что проводит меня во дворец. Фабия плакала и так крепко обнимала меня, будто не сомневалась: она видит своего сыночка в последний раз. Когда мы с Маривом ушли, мать рыдала навзрыд на плече Ноэми.

Миновав казармы, где обитали семьи преторианских гвардейцев, отец взял меня за руку и, к моему величайшему удивлению, назвал меня хорошим сыном.

– Может, надо было раньше выказать отцовскую любовь к тебе, мальчику это важно, – негромко добавил он. – Но в твоем брате Юлиано я души не чаял, любил его безоглядно, и когда он сбежал, я решил быть поосторожнее и не проявлять столь откровенно чувства к моему второму сыну.

Я не стал упоминать о том, что равнодушие ко мне он выказывал задолго до исчезновения Юлиано.

– Но сейчас я горжусь тобой, – сказал Марив. – Очень горжусь.

– Благодарю тебя, отец, – ответил я, глядя прямо перед собой на огромные каменные двери и высокого бородатого мужчину, словно поджидавшего кого-то. Во мне крепло убеждение, что Коммоду наскучило со мной играть и он решил разнообразить обеденное меню львов мною. Когда бородач шагнул нам навстречу, Марив опустился на колени, сгреб меня в объятие и прижал к себе с той же пылкостью, с какой чуть ранее обнимала меня моя мать.

– Долг каждого из нас сделать все, что в его силах, во славу Рима, – сказал отец. – И ты, мой сын, идешь на величайшую жертву, доныне неслыханную. Ты прославишь и возвеличишь нашу фамилию.

Отец поднялся с колен, повернулся ко мне спиной и зашагал прочь. Меня затошнило. То, что должно было произойти, непременно произойдет, сопротивляться бессмысленно.

Мною занялся высокий бородач – положив ладонь на мое плечо, он назвался Галеном[17], медиком из Пергама, удостоившимся чести быть личным лекарем императорского наследника.

– Меня съедят? – спросил я, и он сдвинул брови, словно не понимая, о чем я спрашиваю. – Львы, – пояснил я, в ответ он покачал головой, коротко рассмеялся и повел меня по знакомому коридору.

– Нет, – сказал он. – По крайней мере, не сегодня.

– Значит, Светлейший желает поиграть со мной? – допытывался я.

Гален вздохнул:

– Ты слыхал о чуме?

Я кивнул. В последние месяцы в Риме ни о чем другом и не говорили. Болезнь пришла в наш город вместе с войсками, возвращавшимися из Западной Азии, и меньше чем за месяц убила сотни людей. Обычно у ее жертв сперва начиналась лихорадка, затем их истощал смрадный нескончаемый понос; ослабленные, прикованные к постели, они жалобно бредили. Далее они утрачивали способность говорить, глоток воды причинял им ужасную боль из-за мерзкой сыпи, образовавшейся в гортани. А вскоре кожа прорастала множеством нарывов, из которых сочился гной, расползавшийся по лицу и телу. И тогда им уже ничем нельзя было помочь, больной либо выздоравливал, либо умирал, и неважно, к какому сословию он принадлежал, чума стригла всех под одну гребенку.

– Конечно, – ответил я. – Но я здоров. И никаких признаков болезни у меня нет. Родители говорят, что за всю мою жизнь я ни одного дня не болел…

– Я не о тебе беспокоюсь, – перебил меня врач, когда мы подходили к спальне Коммода. – Но те, кого свалила чума, должны находиться на строгом карантине, дабы не распространять далее эту заразу. К сожалению, у императорского сына обнаружились симптомы и он тяжело болен.

Я насторожился и замедлил шаг, врач обернулся ко мне.

– Мальчик лежит совсем один, – объяснил он. – Нужно, чтобы кто-то был рядом. Тот, кто будет спать у него под боком, приносить ему еду и заботиться о нем. О тебе все отзываются с похвалой, и разве ты не был товарищем наследника по играм?

– Был, – подтвердил я, и меня охватил страх при мысли оказаться в комнате, где бушевала чума. – Но, кажется, я ему не очень нравлюсь. Он частенько лупил меня и обзывал. Вряд ли я гожусь ему в напарники. Да и происхождения я не знатного, и…

Не слушая моих возражений, Гален отворил дверь в спальню Коммода, втолкнул меня внутрь и молниеносно запер дверь.

Я огляделся и затаил дыхание в надежде, что зараженный воздух не проникнет в мои легкие, но, разумеется, я не смог продержаться, не дыша, долее нескольких секунд. В комнате жутко воняло рвотой и нечистотами, на одном из столов гнил недоеденный фрукт, а взглянув на ложе, я увидел распластавшегося Коммода – одной рукой он прикрывал лицо, другой призывал меня подойти поближе. Я двинулся вперед мелкими шажками, надеясь, что он велит мне остановиться, прежде чем я окажусь в опасности, но он упорно подманивал меня жестом.

– Ты молодец, что пришел, – прошептал он – или, скорее, прохрипел, и я едва узнал в этом надсадном хрипе голос самоуверенного, задиристого паренька, каким я его знал и боялся. – Мне тоскливо здесь одному, отец и мать, оба страшатся навестить меня. Даже моя сестра Луцилла, которая клялась, что любит меня больше всех на свете, обходит стороной эту комнату. Наверное, надеется завладеть моим наследным правом и стать императрицей, если я умру. Боги ни за что не допустят столь непристойного исхода, правда ведь? Я и сам божество. Мое место на вершине горы рядом с Юпитером, Марсом и Аполлоном.

Сделав еще два шажка вперед, я увидел, как изменилось его лицо с нашей последней стычки. Кожа у него стала рябой и пятнистой – признаки чумы налицо. Он протянул руку, и я пожал ее, выбора у меня не было. Коммод наверняка погибнет, а следом и я поддамся болезни.

– Могу я принести вам воды, Светлейший? – спросил я, но он покачал головой и, похлопав ладонью по другой стороне огромного ложа, попросил меня улечься рядом с ним – мол, так ему станет легче; сняв сандалии,