Шелли махнула рукой:

– Я тебе верю. Остальное могу домыслить: Джош или кто-то из моих родителей узнал, что она возвратилась. И они, наверное, решили, что будет меньше разговоров, если она снова будет работать у них.

Ник кивнул.

– Мама никогда об этом не распространялась. Она умеет темнить, когда захочет. Но думаю, произошло что-то в этом роде.

Шелли с любопытством осведомилась:

– Она что, вообще на эту тему не говорит?

– Ни слова. Ты же видела ее сегодня. Даже ради меня она не стала откровенной. У нее какой-то заскок насчет того, как надо держать слово. Если бы от нее зависело, мы бы до сих пор притворялись, что этого не случилось. Она ненавидит, когда я завожу об этом речь. – Он ухмыльнулся. – Знаешь, как она выговаривала мне, когда мы вернулись домой? Ужас!

– Просто ум за разум заходит, когда думаешь, каково это было им всем здесь… в этой ситуации… Я никогда ни о чем не догадывалась.

– Ты и не могла. Ты же была ребенком, как и мы с Ракелью. А к тому времени как ты повзрослела и могла бы что-нибудь заметить или задать неудобные вопросы, тебя отослали в школу… Помнишь?

Шелли поморщилась.

– Как же не помнить. – Она снова схватила печенье и, откусывая маленькие кусочки, поинтересовалась: – Ты когда-нибудь спрашивал об этом Джоша? Прямо?

Ник глубоко вздохнул.

– О да. Но он только посмотрел на меня и сказал: «Очень жаль, что ты слушаешь сплетни». – Ник криво усмехнулся. – Я приврал немножко. Сказал, что мама призналась, а он только поморщился, ухмыльнулся и заявил, что не несет ответственности за россказни своей экономки ее сыну.

Шелли вытаращилась на него.

– Он так прямо и сказал? – потрясение прошептала она. Ник кивнул и тоже взял печенье.

– Да. Так и сказал. Господи! Я ненавидел его в тот момент. Хотел вколотить его в землю. Не столько за то, что не признал меня, но за презрительное отношение к маме… за то, как он выговорил это – «моя экономка». После этого между нами не было душевных бесед.

– Да уж догадываюсь.

Несколько минут они в дружеском молчании жевали печенье. Затем Ник тихо спросил:

– Ты мне веришь? У меня ведь нет особых доказательств. – Он горько рассмеялся. – Дьявольщина, да у меня нет никаких доказательств… Только сплетни и внутреннее чувство. И зеленые глаза. И отец, имя которого не хочет назвать моя мать.

Шелли вздохнула и положила на тарелку недоеденное печенье.

– Мне трудно поверить, что Джош мог быть таким жестоким и холодным, и все же… – Она посмотрела на Ника, внимательно вглядываясь в худощавое напряженное лицо. И на какой-то головокружительный миг ей показалось, что на нее ответно смотрит Джош. Она моргнула, и сходство исчезло, напротив нее сидел просто Ник.

Верила ли она ему? Это была фантастическая история, которая противоречила всему, что она знала о брате. Но было в ней что-то такое, что не могла она с легкостью отмести. И вовсе не было невероятным, что хорошенькая юная Мария поддалась обаянию двадцатилетнего Джоша. Место, где они жили тогда, было очень отдаленным, изолированным от других. У них не было ближайших соседей, до них нужно было добираться по извилистой пятимильной тропе. Через лес и кустарники. Когда Джош приезжал домой из колледжа, они большую часть времени проводили в доме и рядом. Да, их мир резко отличался от мира Марии в социальном и финансовом смысле… Но она жила поблизости, так сказать, под рукой… днем и ночью… Шелли сморщила нос. Вся эта ситуация, если дело было так, казалась гадкой. Это неприятно напомнило ей рассказы об отношениях хозяина с рабыней, которыми полна была история Юга… Все это «право сеньора» в старой Франции. Неужели Джош считал, что, занимаясь любовью с Марией, он осуществляет это право? Она вновь задумалась о брате, смутно сознавая, что он относился с беспечным равнодушием к тем, кого считал ниже себя по статусу. Он не был жестоким. Он был просто… Она скривила губы. Он считал себя выше массы. Он же был Грейнджер. И не просто какой-то Грейнджер, а Грейнджер из Дубовой долины. Это было одной из наименее привлекательных его черт. Но при этом он всегда был таким открытым и щедрым с теми, кто ему нравился, кого любил, что ему многое прощалось.

Прикосновение Ника к ее руке заставило Шелли подпрыгнуть.

– Ракель права: я иногда бываю таким вредным, – с отвращением заметил он. – Ты только посмотри: я ведь пришел сюда извиниться. Честно, только для этого. Я вовсе не собирался вываливать на тебя эту древнюю историю. – Он горько усмехнулся. – Кажется, я просто не умею сдерживаться. Это меня поедом ест. Понимаешь? Нет, не владение землей. Черт с ней, с землей! А тот факт, что он так и не признал меня своим сыном. Я даже не хочу имени Грейнджер. Сколько себя помню, меня всегда звали Риосом. Зачем же мне это менять? Но его признания я заслуживал. – Рот его горько скривился. – Я вечно болтался у него под ногами. Считай всю жизнь, но он ни разу не снизошел со своего пьедестала и не признал меня. Он должен был сделать это хотя бы наедине. Я нуждался в признании, что я его сын… а все остальное к черту. – Он передохнул секунду. Набрал в грудь больше воздуха и спросил: – Так ты мне веришь?

У Шелли сердце заныло при виде откровенной тоски на его лице. Ей отчаянно хотелось сказать ему, что верит. Внутреннее чувство подсказывало ей, что он говорит правду… Но тот же инстинкт обманывал ее раньше. Предостережение Сойера звучало в мозгу, и она сжала губы. Господи! Она ненавидела ситуацию, в которой оказалась. Почему все не может быть ясным и честным? Без всяких сомнений. Без проблем. Верит ли она Нику? Взгляд ее упал на опустевшую тарелку из-под печенья. В голове внезапно возникло воспоминание. Ей было тринадцать, а Нику около девяти. Стоял июнь, и ее мать устраивала ежегодное чаепитие. Это был, наверное, единственный раз в году, когда большинство женщин Сент-Галена надевали платья. Традиция этих чаепитий была установлена много десятков лет назад ее прабабушкой. Это было что-то такое, чем можно было утереть нос Боллинджерам. Естественно, ни Боллинджеров, ни их друзей на эти чаепития не приглашали. Ежегодное грейнджеровское чаепитие было традицией долины и одним из самых ярких празднеств сезона. Его всегда проводили в первую субботу июня. Шелли хорошо помниладлинные столы, уставленные блюдами с изящными сандвичами и хрупкими пирожными. Их размещали под дубами. А по всему пространству газона перед домом расставляли столики и стулья под разноцветными зонтами.

Дамы Сент-Галена, впервые за год надевшие легкие платья и нейлоновые чулки, пили чай, болтали, смеялись и наслаждались элегантной обстановкой. На какое-то время можно было позабыть о погоде, сенокосе, ценах на скот и овец, неудачах и успехах окота и отела, валке леса, сезонных пожарах и прочих повседневных заботах.

В тот самый год Ник, бойкий девятилетний мальчишка, начал собирать коллекцию молочных змеек. К тому моменту он поймал двух и держал этих маленьких черных, с белой полоской, красоток в огромном старом аквариуме, который Джош где-то для него отыскал и помог установить в сарае. Почти каждое субботнее утро Ник отправлялся с галлонной банкой из-под пикулей на ловлю змей, но чаще возвращался домой с пустыми руками.