class="v">Может, захотелось новую сложить?

              Песни не допеты,

              Тропы не исхожены…

              А о раннем инее

              Стоит ли тужить?

              Пусть же она будет

              На тебя похожею,

              Моя песня поздняя…

              Только бы сложить!

При первых звуках песни в двери вагончика появляется  Д о н н и к о в, слушает.

Д о н н и к о в (после паузы). А вы, оказывается, лирик… (Подходит к костру и садится на один из чурбаков.)

Г а й д а м а к а (отложив гитару). Считаете это своей привилегией?

Д о н н и к о в. Что вы! Чувствительность — наказание господне, а не привилегия. Особливо в наше время.

Г а й д а м а к а. Чем же вам наше время не угодило?

Д о н н и к о в. У него, знаете, есть одно милое свойство — оно слишком быстро идет. И уходит. Помните, у Блока? «Пробудился: тридцать лет. Хвать-похвать, — а сердца нет». Это, правда, несколько расходится с идеей вашей симпатичной песни, но я надеюсь, вы не будете за это в претензии на Блока. (Достает из кармана пальто фляжку.) Хотите хлебнуть? Ереванский коньячок, взят в расчете на сибирский климат.

Г а й д а м а к а. Давайте.

Донников отвинчивает крышку фляжки, наливает в нее коньяк, протягивает Гайдамаке. Тот пьет и возвращает крышку.

Д о н н и к о в. Честно говоря, думал — откажетесь. (Наливает снова, пьет.) Еще?

Г а й д а м а к а. Нет. Мне работать.

Д о н н и к о в. Вот, вот — работать. А жить когда? Знаю ваш ответ: работать — это и значит жить. Сам пишу так. Но — зачем?

Г а й д а м а к а. Пишете зачем?

Д о н н и к о в. Нет, живу. В чем смысл — задумывались?

Г а й д а м а к а. Не очень.

Д о н н и к о в. Счастливчик!

Г а й д а м а к а. Уверены?

Д о н н и к о в. Первый признак! Ибо только когда мы счастливы, мы не задаемся вопросом — в чем смысл жизни. Оптимисты, друг мой, не философствуют, они живут.

Г а й д а м а к а. А вы с чего в пессимизм ударились?

Д о н н и к о в. Недавно сорок стукнуло. Оглянулся и впал в уныние. Знаете, в чем счастье сорокалетних? В отсутствии сожалений по неверно прожитой молодости. А у меня этих сожалений!.. Видимо-невидимо!

Г а й д а м а к а. В сорок лет еще настоящим живут. Да и будущим — тоже.

Д о н н и к о в. Будущее? Мираж в пустыне, ничего больше. В наш быстротекущий век имеют значение только сиюминутные ценности. Будете спорить?

Г а й д а м а к а. Не охотник я до споров на морально-диетические темы. Да и обстановка малоподходящая.

Д о н н и к о в. Напротив! Ночь, костер, искры, летящие к холодным звездам… Я вот попытался было уснуть, да все время мешали. Коньяк, против обыкновения, не помог, и я невольно кинулся в отвлеченности. Впрочем, если у вас нет охоты к беседе, то я могу и один. Так сказать, со звездами…

Г а й д а м а к а. Нет, почему же, давайте, но о земных делах. Я прочел ваш очерк о Ключевском совхозе.

Д о н н и к о в. Ну и как?

Г а й д а м а к а. Если по существу — сплошное очковтирательство.

Д о н н и к о в. Резолюция не слишком ли определенная?

Г а й д а м а к а. Вы там описываете начало уборочной и сообщаете, что Ключевской совхоз первым в районе приступил к раздельной уборке и скосил на свал триста гектаров хлеба.

Д о н н и к о в. Именно.

Г а й д а м а к а. Так вот, из этих трехсот гектаров добрая половина тогда еще не созрела для раздельной уборки, и ее скосили на сено — лишь бы отрапортовать. Пшеницу скосили на сено, понимаете?

Д о н н и к о в. Допустим, что меня ввели в заблуждение, обманули. Но какое значение это имеет?

Г а й д а м а к а. Шутите?

Д о н н и к о в. Ничуть. Вы же не станете оспаривать, что раздельная уборка — прогрессивный метод?

Г а й д а м а к а. Прогрессивных методов много. А хлеб — один. Его беречь надо.

Д о н н и к о в. Если в Ключевском совхозе сидят очковтиратели — пусть в этом ваш райком разбирается.

Г а й д а м а к а. Уж будьте спокойны, разберется. Вы опровержение напечатаете?

Д о н н и к о в. Теперь вы шутите? Чтоб скомпрометировать прогрессивный метод?

Г а й д а м а к а. Чтоб истину восстановить.

Д о н н и к о в. Большая правда, за которую мы боремся, дороже вашей никому не нужной районной истины. Учитесь обобщать, Гайдамака, видеть и понимать больше единичного факта.

Г а й д а м а к а. Учусь. Хочу понять, что стоит за такой вот философией. Думаю — ничего, кроме вашего собственного неумения или нежелания отойти от шаблона. За коньячок — благодарю. (Уходит направо.)

Донников наливает в крышку коньяк, мгновение колеблется, затем решительно выпивает. Это видит вышедшая на крыльцо избы  Н и н а.

Н и н а (подходя). Очень мило! Пьянствуете в одиночку?

Д о н н и к о в (обрадован). Нина Ивановна, душечка! Вас-то мне и недоставало!

Н и н а. Духота в избе, не могу уснуть… И голоса какие-то кругом, шаги… Сумасшедшая ночь.

Д о н н и к о в. Да, да, вы правы, ночь действительно с придурью… (Усаживает ее у костра.)

Н и н а. Что вы пьете?

Д о н н и к о в. Коньяк. Хотите?

Н и н а. Разумеется.

Донников наливает ей коньяк. Нина пьет и закашливается.

Д о н н и к о в. Нате, заешьте конфетой!

Н и н а. Не в то горло попало…

Д о н н и к о в. Знаете, давно хочу расспросить вас кой о чем…

Н и н а (лукаво). Может, кой о ком? Неужели и вы на Елену глаз кинули?

Д о н н и к о в. Разве заметно?

Н и н а. Кому, может, и не заметно… (Смеется.) Ох, тихоня, третьего привадила!

Д о н н и к о в. Неужто третьего?

Н и н а. Сама удивляюсь! Ну, Клеман — там дальше самокритики дело не пойдет. А вот Гайдамака…

Д о н н и к о в. Что между ними было?

Н и н а. И не было — так будет. Он мужик настырный, холостой… (С хитрецой.) Да и вы себя законным браком не скомпрометировали. (Внезапно пригорюнившись.) Не то что я, сирота, пятнадцать лет в кабале…

Д о н н и к о в (думая о своем). Никогда бы этого не сказал…

Н и н а (грозит пальцем). На комплименты вы мастер, по Киму знаю. (Помолчав.) Еще в войну взял меня Зольный в окружение… Я тогда в военном санатории официанткой работала. Молоденькая была, хорошенькая. Представляете — учиться заставил, до себя поднял. Чтоб всегда рядом была.

Д о н н и к о в. И правильно сделал.

Н и н а (вздохнув). Он у меня весь правильный… Только официанткой я весело работала, в охотку, а зубным врачом…

Д о н н и к о в. Тошно?

Н и н а. Всю жизнь чужими зубами дышать? Меня поначалу в дурноту кидало, поверите? Сейчас привыкла, да и характеру прибавилось, а все не в радость. На работу, как на принудиловку, хожу.

Д о н н и к о в. Да, это грустно.

Н и н а. Сама знаю, что не весело. Вы лучше присоветуйте чего, газетный человек.

Д о н н и к о в. А что вам посоветовать — мужа бросить, профессию переменить?

Н и н а (со вздохом). Сын у нас… Да и живем ладно, в достатке.

Д о н н и к о в. То-то и оно…

Справа вбегает  В а л ь к а, идет к избе.

Н и н а. Куда ты? Там женщины спят.

В а л ь к а. Мама велела… Разбудите ее!

Д о н н и к о в (Нине). И я прошу — разбудите. (Подойдя вплотную, тихо.) Если не спит — задержите ее там. Вы меня поняли?

Н и н а (удивленно). Хорошо, попробую… (Уходит в избу.)

Д о н н и к о в. Ну, Валентин Донников, садись, поговорим.

В а л ь к а (хмуро). Стогов я. Из-за формальностей разных…

Садятся у костра.

Вы обещали об отце рассказать.

Д о н н и к о в. Трудно тебе без него?

В а л ь к а. А как с отцом бывает — не знаю…

Д о н н и к о в. Да, ты его не видел даже… (Наливает в крышку фляжки коньяк.) На, выпей.

В а л ь к а. Зачем?

Д о н н и к о в. Для храбрости. В жизни,