– Ну и к чему плохому это меня приведет?

– Головой-то надо своей думать, да не только о себе. Женщине хуже не станет? Жизнь у нее не сломается?

Пирожников тут же перевел разговор в другое русло:

– А плот откуда возьмем?

Платов смотрит на схему, чуть поправляет ягоду, обозначающую вышку с часовым, и говорит:

– Отдыхай. Еще раз взгляни сюда, закрой глаза и вспоминай, все ли детали помнишь. А я к Циркачу пройду.

Через минуту Пирожников подсел к Физику с Хуком:

– Задание мне какое-то несерьезное дали. На плоту кататься.

Физик, не отрываясь от дел, спросил:

– А серьезное – это какое? Чтоб орден за него, да еще и посмертно?

– Да нет, я как Теркин, и на медаль согласен, но и за нее же люди потели, а тут…

– Попотеем еще, – вставил Хук.

– Слышь, Физик, а тебе за что такую кликуху дали?

За него ответил Хук:

– Он у нас почти нобелевский лауреат.

– Да ну? А если серьезно?

– А серьезно общей теорией поля занимаюсь, слышал о таком? – спросил Физик.

– Нет. Я больше по теории любви… Была у меня в институте одна красотулечка, дочь проректора, оторва, каких свет не видел! Редкое, между прочим, сочетание – красота и ум. У нее что ножки, что грудь, что глаза – картину пиши! И головка светлая. Медалистка. Но что она на даче вытворяла, куда я ее возил!.. «Ах, мой дружок! Иди ко мне! Утешь свою ненасытную девочку!»

– А звали ее как? – спросил Физик, не переставая возиться с какой-то хреновиной, похожей на мыльницу, заполненной проводами и радиодеталями.

– Татьяна. Она так и ворковала: «Я Татьяна, иди ко мне, мой дружок…» А чего имя спрашиваешь?

– Вдруг свидеться придется, – улыбнулся Хук.

– Нет, она скучных не любит.

– Да мы тоже. Надо только всему место знать. – И Хук поднялся с земли, увидев подходившего Платова. – Командир, как насчет свежей рыбки, а? Тушенку поберечь можно, мало ли что, а тут река рядом.

Платов посмотрел на часы:

– Сорок пять минут у нас есть.

Хук довольно кивнул:

– Уложимся. Пятнадцать минут ловить, пятнадцать готовить, десять кушать, пять – привести себя в порядок. Я пошел.

– Возьми и меня, – попросил Пирожников.

Хук, копаясь в своем рюкзаке, ответил:

– По инстанции надо обращаться, товарищ лейтенант. А вы – через голову. Так у нас не положено.

Пирожников воспринял это как шутку, но Хук уже шел к реке, не обращая на него никакого внимания, Физик старательно копошился в своих железяках, не поднимая головы, а Платов вернулся к схеме базы и стал чуть-чуть передвигать ягоды на земле, бурча тихо:

– Впрочем, часовой может быть выставлен и здесь. Тогда нам надо… Что нам надо?

Пирожников подскочил к нему:

– У меня хорошая зрительная память, я все запомнил, честное слово. Можно мне с Хуком, а?

– Хук, – крикнул уже вдогонку уходившему Платов. – Возьми его.

Пирожников догнал бойца, и тот протянул ему бумажный пакет. В нем лежала уложенная кольцами леска, уже оснащенная грузиком и крючком.

– А удилище вырежем? – спросил Пирожников. – Тут что-то типа орешин растет.

– Тут все растет, – ответил Хук. – Но у нас не осталось на всякие глупости времени. Леска заканчивается петелькой, оденешь ее на палец – большего не требуется.

– А червей копать?

Хук удивленно взглянул на него:

– Так ты профессионал? Ты знаешь даже то, что рыба на червя клюет?

Пирожников впервые обиделся:

– Ну что вы так все со мной… Сами же попросили, я и пошел с отрядом.

– Одолжение сделал? – Не дождавшись ответа, продолжил: – Военная кафедра была, погоны надел – будь добр ваньку не валять. Сразу запомни, я так говорю с тобой не потому, что ты мне не нравишься: просто хочу, чтоб ты живой остался. А попросили, не попросили – у нас выбора не было. И все, эту тему закрываем, дальше сам над ней голову ломай. Теперь насчет червей. Смотри.

Он подошел к поваленному гниющему дереву, легко оторвал от него кусок коры. Под ней покоились белые червяки, типа знакомых короедов, только покрупнее. Двух он взял себе, одного протянул Пирожникову:

– Не наживляй, пока к месту не подойдем, а то леску запутаешь.

– Давай больше наберем, вдруг рыба срываться будет.

– Не должна срываться. У нас так не принято, чтоб она срывалась.

Они вышли на берег реки. Вода оказалась мутной, желтой, хотя течение здесь было вполне умеренное. Справа прямо к берегу подступали джунгли, слева рос тростник, тянулся далеко, но сквозь него виднелись проходы.

– Рыбаки, видно, вытоптали, – предположил Пирожников. – Я туда пройду.

– Лучше со мной на сухом пятачке становись, – предложил Хук. – Места хватит. А это – звериные тропы. К водопою по ним ходят.

Говоря так, Хук уже успел оснастить удочку и забросить ее. Почти сразу же он сделал подсечку и вытащил приличную, с килограмм, рыбину.

– Ни фига! Это как называется?

– Пангасиус. По-нашему – сом. Только наш вкуснее. Хотя и этот… Курицу жирную напоминает.

Пирожников чуть ли не бегом помчался к тростнику:

– Я все же тут попробую, проходы широкие, забросить есть куда…

Он завозился там, очевидно, выбирая место получше, ломая мешающие ему побеги, Хук хотел опять было позвать его к себе, но не успел. Метрах в пяти левее Пирожникова затрещали заросли, и огромное животное, фыркнув, ломануло оттуда параллельно берегу прочь от людей. Женька шарахнулся в другую сторону, ноги увязли в тине, и он рухнул в воду. Там было не то чтоб слишком глубоко, хватило того, чтоб искупаться с ног до головы. Из реки к Хуку он выскочил мокрый, без удочки.

– Что это было?

Хук оставался спокоен, ни нотки злости не было в его голосе.

– Это была звериная тропа, как я тебя и предупреждал.

– Хук, но я же не думал… Я не думал, Хук…

Хук опять сделал подсечку и вытащил точно такую же рыбину. Аккуратно сматывая удочку и убирая ее в пакет, сказал:

– О том и речь. Надо думать. Это был дикий бык, гаур. Он, вообще-то, в горах больше живет, по ущельям там ходит, а сюда, видно, война выгнала. Ты на будущее запомни, что по тростникам здесь и тигр ходит. О змеях уже не говорю.

– А я и леску еще утопил.

– Искать ее нет времени. Мы пока минута в минуту укладываемся.

На таблетках сухого спирта, не дающих огня и дыма, поджарили, как шашлык на бамбуковых шампурах, вьетнамских сомов и ровно в назначенное время покинули место привала. Даже если бы кто и сильно захотел, не нашел бы следов пребывания здесь людей. Ни кострища, ни окурка, ни чешуи, ни косточки.