Анюта, радостно взволнованная, начала до небес превозносить Федора:

– Ох, Федька, все-таки добрый человек! Дай бог здоровья ему и его семье!..

Лизе была неприятна восторженность матери, и она, дождавшись паузы, спросила, что надо делать по дому, поскольку она теперь свободна.

* * *

А ночью Лизавете приснился сон. Хотя назвать его сном будет неверно. Это был кусочек какой-то сказочной, райской жизни. Просыпаться Лизе совершенно не хотелось, но пришлось. После такого сна поняла: каждый человек должен обязательно испытать хотя бы раз в жизни это ощущение райского блаженства…

Вот она в поле. Идет по тропинке. Тяжело идет – живот уже большой-большой. Может, и сегодня родит. Дойдет до дома или здесь, в поле, будет рожать? Лучше бы дойти. А вокруг – никого. Но она почему-то нисколечко не боится. А все посматривает на дорогу. Да потому, что там ей навстречу спешит, запыхавшись, Федор! Вот подошел. У него в руках букетик васильков… Интересно, где он такие нашел – синие, белые и розовые? Наверное, далеко за ними ходил. Лизавета пытается что-то спросить, но слова не выговариваются, и она лишь смотрит на него во все глаза… А он вдруг бережно поднимает ее на руки, и васильки оказываются у нее на груди. Наконец Лиза может говорить:

– Федя, я тяжелая, нас ведь двое! Надорвешься!

Лизе весело, она хохочет. Обняла Федора руками за шею, чтобы ему легче было нести, и между ними оказались зажатыми цветы… Теперь уже Федор смеется и шутит:

– Своя ноша не давит!

«Значит, он знает, что это его ноша, он так и сказал!» – счастливо подумала Лиза…

А потом Федор занес Лизавету в дом (вроде бы ее дом), уложив ее на кровать, где она всегда спит. Уходя, бросил:

– Ты рожай, не бойся!.. Я потом приду!

И ушел. Утром Лизавета проснулась, запомнив одну фразу: «…Я потом приду…»

Позже она будет вспоминать, что у нее была жизнь «до» и «после» ее счастливого сна. «До» – это оскорбления, нападки, хотя Лиза и старалась не реагировать на них.

И совсем другое дело «после»… Потому как ее теперь сопровождала волшебная фраза: «…Я потом приду…» Иногда пробуждался здравый смысл, тогда она себя спрашивала:

– Кто к тебе придет? Тебя как называют, забыла? Посмотрись в зеркало!.. А ты ведь, блаженная, только его ждешь!.. Щас, бросит красавицу жену, дочку, и к тебе? Дурында!

И опять яркая вспышка: «…Я потом приду!..»

* * *

Зима, как всегда, грянула неожиданно. Удивительно, но стало веселее – работы стало меньше. Даже вечерами собирались посиделки, как в старые добрые времена.

В семье Кислицких было спокойно. Разве что каждое утро Григорий шел с веником и ведром теплой воды к воротам и со стороны улицы смывал надпись: «Здеся живеть Гансиха». Слова были намазаны квачом, обмокнутым в разведенный коровяк. Но вскоре взялись крепкие морозы, коровяк замерз, надписи прекратились.

Колька злился, был уверен, что пишет Ленка, сердитая на него за то, что он дружит с Катькой Корзункой.

Анюта совсем оправилась от болезни, ждала рождения внука. Несмотря на затишье с нападками и злобой со стороны сельчан, повидавшая многое, она чувствовала, что это временно, до появления ребенка. И впереди их еще ждут испытания… Да и дите на первых порах придется прятать, а то мало ли что?..

* * *

Лиза, на удивление всем, стала уверенней в себе. Если раньше за солью в сельмаг посылали Маню или Николая, теперь, никого не боясь, шла Лизавета. Она с каким-то болезненным удовольствием, до невозможного раздавшаяся вширь, заходила в магазин и, когда народ в удивлении прекращал на полуслове разговор, глядя на нее во все глаза, демонстративно громко бросала в толпу: «Здравствуйте!»

Всеобщее молчание сменялось несмелыми, тихими «здрасть…», некоторые паясничали, с нарочитой помпой объявляя: «Гансиха пожаловала!» Лизавета ни на кого не обращала внимания, ей не было до них дела. Брала соль и не спеша, степенно уходила…

Еще какое-то время стояла тишина, пока не раздавалось:

– Люди, вы только поглядите, королевна с немецким пузом зашла. И смотрит всем в глаза! Да что же это деется в мире-то?!

– А ты, Ульяна, хочешь, чтобы она рвала волосы на голове? Или повесилась? Молодец баба! Правильно делает!

Иногда дискуссия разгоралась в явный скандал, который могла прекратить только продавщица Лариса Валерьяновна, пригрозив, что закроет магазин.

* * *

Ничего этого Лизавета не слышала. Ее мысли в последнее время вращались только вокруг рождения ребенка. Ее сына. В том, что родится мальчик, не сомневалась. Придумывала ему имя, мысленно советуясь с Федором. Назвать мальчика Федей – подозрительно. Может, Колей – в честь старого Шальнова? Лиза терялась в именах, потом решила, когда родится дитя, имя само придет.

Еще Лизавета боялась (но как жаждала этого в глубине души!), что мальчик будет похож на отца. А если в грехе зачат, так обязательно как две капли воды!.. Хотя если подумать: на кого же ему быть похожим?

Лизавета прикидывала разные варианты грядущих событий, будучи твердо уверена лишь в одном: свою тайну будет хранить до конца!

* * *

Сегодня с утра мороз ослаб, выглянуло солнышко. Николай с Маней зимой работали на ферме. Конечно, называть фермой сарай, где стояли отощавшие пять коров и десять свиней, было слишком громко. Но с чего-то надо было начинать. В других селах и этого не было. Шальнову область выделила животных как заслуженному фронтовику.

Лиза намерилась проводить брата с сестрой на работу, как делала это всегда. Анюта всякий раз напоминала дочери, чтобы не засиживалась, а постоянно двигалась, потом будет легче.

В последние минуты, когда Коля уже вышел во двор, а Маня помогала сестре надеть фуфайку, Лизавета вдруг ойкнула и, взявшись руками за живот, перегнулась пополам. Ее пронзила острая боль, лицо покрылось липким холодным потом, и она как можно спокойнее, чтобы не пугать Маню, сказала:

– Я, наверное, не пойду с вами сегодня. Видимо, простыла вчера, неважно себя чувствую. Полежу немножко. Вы идите!

Анюта в это время чистила с Григорием в сарае куриный насест. Маня поспешно вышла из дома (они с братом уже опаздывали) и крикнула матери:

– Мама, Лизка говорит, что простыла и будет сегодня лежать! А нам некогда, мы побежали!

Григорий с матерью тревожно посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, поспешили в дом.

Лизавета лежала в кровати, укрытая до подбородка одеялом, будто улеглась на ночь. Анюта наклонилась над дочерью, заглянув в ее лицо, нахмурилась и бросила Гришке, топтавшемуся позади матери:

– Наверное, началось!

И, почему-то вдруг рассердившись, повысив голос, чуть ли не крикнула:

– Хоть сейчас не скрытничай, уже все равно! И так уже недели две назад должна была родить!