Несколько пришедшая в себя Ермакова, с презрением глядя на него, как на извивавшегося у ее ног червяка, брезгливо сказала:

— Знаете, Дмитрий Викторович, вы мне сейчас даже еще более противны, чем тогда, когда надо мной издевались. Я не знаю, что с вами случилось, но оставьте эту исповедь для более наивного слушателя.

Однако Воронцова было уже не остановить. Понимая, что не только его карьера, но и дальнейшее безбедное существование зависят только от одного слова Анны, он — не ожидала от него такой прыти — вскарабкался на сцену и бросился к ней. Опять упав на колени, он пытался обхватить ее ноги, а она пятилась от него и отбивалась, как могла. Хорошо, что на ней было платье, потому что юбку он с нее точно стащил бы.

— Да вызовите кто-нибудь врача! — не выдержав, закричала она. — Он же с ума сошел!

— Анна Николаевна! Одно слово! Только одно слово! Скажите, что вы меня простили! — умолял он.

— Да простила! Простила! — только чтобы отвязался, ответила Ермакова.

Услышав это, Воронцов наконец оставил ее в покое и, все еще стоя на коленях на полу, пробормотал:

— Следующая репетиция завтра в десять.

Анна, еще с опаской поглядывая на него, ушла со сцены, остальные тоже стали расходиться, и только Лукьянова бросилась к своему поверженному «гению». Но точку ставить было еще рано, и я снова позвонила Воронцову. Слышать, что он сказал Дарье, со своего места я не могла, но та соскочила со сцены, метнулась к смартфону и принесла его ему. И когда он ответил мне тусклым голосом, я уже без всякой ласки, торжественности и величавости произнесла грубым, напористым тоном:

— Ты меня не убедил, но казнь пока отложу. Но если ты, с-с-сука, еще хоть раз одно-единственное грубое слово Ермаковой в-в-вякнешь, я тебя больше предупреждать не буду! Я свое обещание выполню! А тебя, гниду, живого в асфальт закатаю! Собственными руками! Без применения спецтехники! Понял?

— П-п-понял, — проблеял он.

Я отключила телефон, и мы с Ковалевой, которая смотрела на меня с искренним восхищением, торжественно пожали друг другу руки, а потом бесшумно вышли из ложи. Не сговариваясь, мы направились в гримерку Анны — надо же нам было увидеть результат своей подрывной деятельности. Ермакова встретила нас взглядом, который мог бы испепелить феникса без малейших шансов на воскрешение, и медовым голосом спросила:

— Что это было?

Мы с Ковалевой переглянулись, и не знаю, как на моем, а вот на ее лице крупными буквами было написано такое полнейшее непонимание происходящего, что я искренне восхитилась. Надеюсь, мой вид был не менее растерянным, а потом мы чуть ли не в один голос спросили в свою очередь:

— А что случилось?

— Какие гениальные актрисы пропадают! — всплеснула руками Анна. — Хоть сейчас на сцену! Да я по сравнению с вами — девочка из массовки!

Мы с Ковалевой опять переглянулись и обе приняли вид грубо попранной невинности.

— Хватит из меня дуру делать! — возмутилась Ермакова. — Когда такой мерзавец, как Воронцов, поливает тебя грязью, а через минуту бухается на колени и просит не погубить, это не может быть просто так.

— Может, совесть проснулась? — предположила я.

— Ты сказала! — хмыкнула Александра Федоровна.

— Согласна, это я погорячилась, — вынуждена была признать я и тут же выдвинула новую версию: — А может, ему было откровение свыше?

— Да-да! Причем господь бог говорил по сотовому! — язвительно заявила Ермакова и уже чуть ли не взмолилась: — Да скажите мне, что вы натворили, чтобы я знала, к чему готовиться!

— Анечка! Не надо волноваться! — принялась уговаривать ее Ковалева. — Сейчас я тебе пустырничку дам.

— Да я этой травой скоро от пяток до макушки обрасту, а летом еще и цвести буду! — не унималась Ермакова.

— Тогда валерьяны, — предложила ей Александра Федоровна и получила в ответ взгляд затравленного зверя.

Поняв, что пора вмешаться, я сказала:

— Анна! Мы обеспечили вам возможность спокойно работать. Более того, одно ваше слово, и ни Воронцова, ни Лукьяновой завтра же в театре не будет. Он уйдет добровольно, а она… Думаю, она поймет, что ей лучше последовать его примеру, а не доводить до того, что ее вышибут. А это, можете мне поверить, непременно произойдет.

Ермакова застыла, уставившись на меня, и я с самым серьезным видом покивала головой.

— Я даже не знаю, что на это сказать, — растерянно произнесла она.

— Я понимаю, что для человека с совестью очень трудно принимать подобные решения даже в отношении людей, которые причинили ему много зла, но вы подумайте, время есть. А сейчас, полагаю, нам всем самое время пообедать, потом оформить на меня доверенность на машину, ну и вам, Анна, отдохнуть — у вас же вечером спектакль. Кстати, что сегодня играете?

— Бланш Дюбуа. «Трамвай «Желание»» Теннесси Уильямса, — ответила мне вместо нее Александра Федоровна. — Только вы уж обедайте без меня — у меня еще дел полно. А место в зале я тебе, Женя, обеспечу.

— Спасибо, не надо — мое место за кулисами, поближе к Анне, — отказалась я. — Да мне и там все будет отлично видно.

Ковалева ушла, и я попросила Ермакову:

— Давайте в виде исключения пообедаем полноценно? А то очень есть хочется, а до ужина еще далеко.

— Да, я со своими диетами не очень приятный компаньон, — согласилась она. — Но почему бы мне не устроить себе загрузочный день в честь праздника освобождения от Воронцова? Давайте пообедаем в Доме кино? Там на четвертом этаже есть очень неплохой ресторан. Как вам такая идея?

Еще бы я не была согласна!

Купив по дороге в газетном киоске бланк доверенности, мы с ней приехали в ресторан, сделали заказ, и, пока мы его ждали, Ермакова заполняла доверенность, а я глазела по сторонам. К сожалению, никого из звезд кино первой величины я там не увидела, зато звездюшки, пришедшие в надежде как раз с ними и познакомиться, наличествовали во множестве, но кому же они интересны? Только не мне.

Когда мы ехали из ресторана в театр, за рулем сидела уже я. В гримерке Ермаковой я напрямую спросила:

— Анна! Я понимаю, что вам надо готовиться к спектаклю, поэтому прямо скажите, что я должна сделать, чтобы вам не мешать? Я могу уйти к Александре Федоровне и мешать ей.

— Не обижайтесь, Женя, но вам лучше именно так и поступить. Роль сложная, и мне действительно нужно собраться и настроиться, — не стала лукавить Анна. — Тем более что мне здесь ничего не грозит.

Я поднялась к Ковалевой, которая тоже оказалась занята, но творческие муки ее не терзали, так что с ней можно было, по крайней мере, разговаривать.

— Какие новости? — поинтересовалась я.

— Все в полнейшем недоумении и растерянности. По углам шепчутся, что Воронцов сошел с ума, но мы вне подозрений. И он, и Дашка ушли сразу же после репетиции. Оба — в крайне расстроенных чувствах, потому что крупно поскандалили. В первый раз! — конспиративным шепотом сообщила она и восторженно заключила: — Да! Лихо мы его размазали!