Я знала название этому чувству. Страх.

Я всерьез боялась, что у людей, улыбающихся мне, вдругобнажатся клыки, а из красной пасти высунется раздвоенный язык. Мои ночи былинаполнены кошмарами, развивающимися по одному сценарию: те, кого я знала,являлись мне в моих снах с приветливыми лицами, и поначалу я доверчиво шла имнавстречу, хотя внутренний голос надрывался, запрещая мне приближаться; затем яхотела повернуть обратно, но ноги сами несли меня, и я с ужасом видела, какпреображаются знакомые лица: с одних клочьями слезает кожа, обнажая черные,слепые провалы глазниц, другие сминаются, как пластилиновые, – носысъезжают на сторону, языки выдираются, вытягивая за собой клубки внутренностей,и обматываются вокруг шеи, преображая человека в изуродованную куклу – жуткую,движущуюся, протягивающую ко мне руки. Чудовища хватали меня, отрывая мне рукии ноги, а затем отшвыривали в сторону, и я пыталась ползти, как червяк,извиваясь всем телом, захлебываясь грязью, беззвучно крича.

Днем я видела людей, которые приходили ко мне во снах, и немогла открыть рта, чтобы заговорить с ними.

Если бы я была умнее или опытнее, то поняла бы, что мнестоит показаться врачу. Но я боялась психиатров и не знала, где их искать, ктому же у меня не было денег. Осознавая, что мне нужно зацепиться хоть зачто-нибудь, чтобы не сползти в омут безумия, я принялась искать спасения невовне, а внутри себя.

Это оказалось сложно. Люди лгут, говорила мне та Вика, чтосидела во мне, закрыв глаза руками, как ребенок. Люди предают. Они разваливаюттвой мир и саму тебя на части, и ты не можешь уберечься от них. Они задумывают плохое.Если бы ты была другой, говорила она мне, то с тобой такого не случилось бы.Это ты во всем виновата.

Как ни странно, в конце концов именно этот тонкий детскийголосок, упрекавший меня, подсказал мне путь к спасению. Если это я самавиновата в том, что произошло, значит, нужно сделать так, чтобы от прежней меняничего не осталось. Моя глупость, мое незнание людей были причиной исчезновениямоего мира – значит, следует начать с себя, а затем уже менять мир. Япредставила дом с множеством комнат, каждую из которых требовалось разрушить иперестроить заново, разломать стены и возвести на их месте другие, куда болеепрочные, и первый раз за все время искренне рассмеялась, примерив к себевыражение «прохудилась крыша». Предстояло ее залатать.

Знаете, мне до сих пор кажется, что за те полгода я поумнелабольше, чем за всю предыдущую жизнь. Совершила, так сказать, качественныйинтеллектуальный скачок. Наверное, мне не хватало хорошей встряски или такогоудара, какой я получила. От него я стала молчуньей, наблюдающей за людьми ипытающейся понять скрытые мотивы их поведения. Прежде я совершенно незадумывалась над этим и теперь чувствовала себя ученым, открывающим новые миры.

Именно в то время у меня начал вырисовываться план. Еслираньше я существовала, будто погруженная в воду, не думая ни о чем, кроме того,что нужно плыть, то теперь я стала оглядываться вокруг и думать над тем, вкакую сторону меня несет течение.

План мой заключался в том, чтобы уехать отсюда. Я имею ввиду, из страны. Много лет я жила в коконе, возникшем благодаря деньгам мужа имоим собственным стараниям и куриной слепоте: я не видела очевидных вещей.Теперь эти вещи сами бросались в глаза.

Существа вокруг меня пили, курили, били жен и детей ибеспрестанно ругались. Нищая беспросветная жизнь, полная унижений изаискиваний, поисков «своего» врача, «своего» сантехника, «своей» заведующейдетским садом... Самые простые действия обставлялись массой преград,превращались в бег с препятствиями по пересеченной местности: взять однубумажку, выпросить вторую, угрозами добыть третью – и все это лишь затем, чтобына финальном этапе выяснить, что требуемую справку тебе все равно не дадут,неважно, по каким причинам. Я ненавидела существующую вокруг реальность, гдеменя растоптали, а купленный моим мужем судья лишил меня всего, на что я имелаправо, и отдавала себе отчет, что не смогу приспособиться к ней – слишкомдорого бы мне это далось.

Самым логичным выходом была «заграница». Та самая, где яникогда не была, но о которой имела представление из фильмов: с низким уровнемпреступности и с уважением к человеку, с чистыми улицами и одинаковымидомиками, слипшимися боковыми стенами.

Перебрав затратные по времени варианты вроде получениявостребованного в Европе образования и переезда туда для работы, я остановиласьна том, который предполагал минимум усилий: на замужестве. Мне казалось, что яиду путем, которым до меня шли немногие, и готовилась пробивать стены головой впоиске женихов. Однако выяснилось, что агентств, промышляющих сводничеством, вМоскве пруд пруди, и мне невероятно повезло, когда, придя в одно из них, япопала к Тамаре Васильевне.

Сейчас мне очевидно, что тогда я представляла собой жалкоезрелище в своих поношенных, вышедших из моды вещах, которым я тщетно пыталасьпридать если не благородный, то хотя бы пристойный вид. Но в глазах у меня, каксказала позже Тамара Васильевна, горел фанатичный огонь, а она уважалафанатиков.

Ее фамилия была Плих. Низкая, широкая в кости, массивная изначительная, как языческий божок, Тамара Васильевна подбирала партии «своимдевочкам» на протяжении пятнадцати лет. Она говорила низким красивым голосом,сидела неподвижно, совершенно не жестикулируя, и основную работу поручала своимпомощницам, за исключением редких случаев. Таким редким случаем стала и я.

Придя первый раз в фирму госпожи Плих, я растерялась отатмосферы деловитой озабоченности, царившей там. Мне казалось, что меня ждетподобие борделя, и я настроила себя соответствующим образом, чтобы не бытьшокированной и смущенной. Действительность не имела ничего общего с моимипредставлениями: хороший офис, просторные кабинеты, персонал, похожий научительниц... Меня усадили в кресло, вкратце узнали, чего я хочу, и попросилипринести удачные снимки – две штуки: лицо крупным планом и портрет во весь рост.Я пробормотала, что как раз снимков-то у меня и нет, и почувствовала себя оченьглупо – действительно, можно было догадаться о том, что фотографии понадобятсясразу.

– Сделаете снимки, напишете резюме и приходите, – нетерпящим возражений тоном сказала беловолосая девушка. – Тогда получитеанкету.

– Нет. – Я сама услышала, что в моем голосе лязгнулметалл. – Я сначала заполню анкету, раз уж пришла, а завтра принесу всеостальное.

Мне почему-то показалось принципиальным закрепиться в этомместе, не дать беловолосой отправить меня прочь под предлогом отсутствияфотографий, и я всерьез собиралась доказывать, что имею право на свой кусокзаграничного счастья. В комнате ощутимо повисло напряжение.

– Заполняйте. – Девушка бросила передо мной лист,спланировавший на стол, и я судорожно принялась записывать ответы, боясь, чтоанкету вот-вот отнимут.

Вот тогда-то в дверях и возникла Тамара Васильевна,совершавшая ежедневный обход, как хирург по палатам или военачальник,проверяющий свою армию. Она бегло осмотрела меня, сделала свои выводы ипоманила смуглым пальцем, будто цыганка, собирающаяся выманить у встреченнойтетки единственную золотую цепочку.