– Сколько лет назад все случилось?

– Восемь.

– За это время труп истлел до костей. Его съели черви.

– Пускай. Пускай будут кости. Я сделаю все необходимыеэкспертизы и докажу, что мой муж виновен в Сениной гибели. После насильственнойсмерти на трупе должны остаться следы.

– Один вопрос... – протянул Макар. – Зачем?Допустим, вы действительно правы, и труп приятеля вашего мужа не уплыл по реке,а лежит в земле под ивами. Вы настолько тепло относились к Сене, что хотитепокарать убийцу?

Она негромко рассмеялась, откинув голову назад.

– Полагаете, я собираюсь шантажировать бывшего мужа? Ошибаетесь,Макар Андреевич. Иначе я бы не заводила речь об экспертизе. Нет, я хочу...

Клиентка вдруг замолчала и прикрыла глаза. Лицо ее приобрелоспокойное, почти умиротворенное выражение. В ту секунду, когда Бабкинповернулся к Илюшину, она открыла глаза и сказала, словно и не замолкала:

– ... уничтожить его. Поверьте, у меня на то есть своипричины. Я не собираюсь нарушать закон. Мой муж – убийца, и я хочу, чтобы онсидел в тюрьме. Это сокрушит его. От такого удара он не оправится.

Илюшин внимательно смотрел на нее. Несмотря на некоторыестранности, госпожа Венесборг не походила на сумасшедшую. Скорее наоборот – онапоходила на очень, очень здравомыслящего человека. Пожалуй, ему было быприятнее с ней общаться, если бы в ней оказалось поменьше здравомыслия. Онопредставлялось чем-то сродни программе, заложенной в робота.

– Полтора квадратных километра? – хмуро произнесБабкин, оценив молчание напарника как готовность согласиться. – Как высебе это представляете?

Она обернулась к нему. Серые глаза стали похожи на двельдинки.

– А вот это уже ваши сложности. Проявите фантазию.

По дороге на вокзал водитель Николай косился на меня – никакне мог взять в толк, зачем шеф решил лично встретить с поезда клиента. Новодители у меня мужики дрессированные, вопросов лишних не задают: сел КириллАндреевич в машину – значит, так и надо. Второй раз Николаша удивился, когда наКурском я велел ему идти к поезду, а сам направился в противоположномнаправлении: он-то решил, что клиент – мой знакомый, а тут выясняется, что я навокзал приехал по собственной надобности. И на туповатом Николашином лице былонаписано: «Зачем? Можно было меня сгонять...»

Можно, да не нужно. Никаких дел у меня на вокзале не было, апросто захотелось взглянуть на поезда. Детское желание, глупое. А может, нетакое уж и глупое – как посмотреть.

Вокзалы я ненавижу с детства, а особенно – станции на путиследования поездов. Чья-то неведомая жизнь пролетает мимо на всех парах, а тыстоишь в пыли и смотришь ей вслед. Если и повезет куда-нибудь поехать, тактолько в плацкартном вагоне, где вонь от тел и туалетов, любопытные глаза,сквозняки, желтоватое белье и ненавистные с детства колючие пледы. Попробуйзапихай их в пододеяльники! Сволочь какая-то придумала эти пледы, точно.

А станции? Кучи щебенки и песка между путями, серая от пыликрапива, заброшенные ржавые вагоны, лопухи – тоже серые... Одно слово –убожество. Как вся эта страна.

Я родился и вырос в поселке, который называетсяСортировочный. Понятно почему: через него много путей проходит, грузовые вагонысортируют: одни на север, другие на юг, третьи на Москву или в Архангельск...Только никакой сортировкой мне в этом слове и не пахло, а пахло сортиром, вотчем! Вонью, мочой и нищетой. Правильное было название у нашего поселка, оченьему подходящее. А следующей, в десяти минутах езды на электричке от нас, былаостановка под названием Четыреста пятьдесят третий километр. Ясно? Даже именисобственного не присвоили станции, лишь трехзначный номер.

В нашем поселке, конечно, происходила сортировка, правда,немного не та, о которой все думали. Людей сортировали по сортам дерьма. Ведь всортире-то что? Правильно. Оно самое. Что полегче – всплывает, что потяжелее –ложится на дно.

Вот только мне не хотелось вливаться в эту струю. Я с восьмилет, стоя в пыли перед несущимися мимо, жаром обжигающими поездами иэлектричками, знал: уеду отсюда, уеду, выкарабкаюсь из этой выгребной ямы. Нина кого рассчитывать, кроме себя, не приходилось: батя пил, мать и вовсе сталаслаба на голову после того, как ее клиент приложил об косяк за то, что порезалаего при стрижке... Да я их, честно говоря, плохо помню. Кормили, поили,одевали, сильно не били – и на том спасибо.

У нас было так: кто сильнее, тот и выживет. Не можешьзащититься – значит, не судьба тебе жить спокойно в поселке Сортировочный. Вдвенадцать лет я первый раз лег под электричку между рельсами – всех такпроверяли, кто хотел доказать, что он настоящий пацан. Хорошо, старшие парнипредупредили меня, чтобы рот держал открытым, а уши, наоборот, зажал, и ещесказали, чтобы по-маленькому сходил за пять минут до «свистульки» – так у насэлектричку называли. Потому что если встал с мокрыми штанами после «свистульки»или, еще хуже, с обгаженными – все, считай, не прошел испытания: позор на всюжизнь и такие клички, от которых не отмоешься.

Были у меня какие-то мысли в голове или нет, пока я нашпалах лежал, – этого я не запомнил. Только помню, что очень жарко было, ав нос мне набилась мелкая галька оттого, что я голову вжал в землю, когда надомной понеслось – с визгом, грохотом, с такими звуками, которым и названия-тонет, как если бы дом уронили на рельсы и потащили с огромной скоростью, а всежители внутри заорали изо всех сил. И уши у меня лопнули, да. Это я тогда так решил,по незнанию. Думал – встану, а из ушных дырок у меня кровь хлещет, и больше яничего никогда не услышу.

Так оно и случилось, кстати. Когда утащили дом, я, не помнюкак, встал, камешки из носа отшмыгнул, покачнулся и сел прямо на землю. Ко мнеВовка-Чирей бежит, рот разевает, а я его не слышу – только гул в ушах и крикитех, кто в «доме» надо мной мчался. Потом выяснилось, что так у многих бывает,только об этом мало кто говорит.

Когда в шестнадцать лет я выбрался из родной дыры, топоселился у своей двоюродной бабки в городе, где можно было уместить двестинаших Сортировочных. Но для меня он почти ничем не отличался от родногопоселка. И здесь нужно было доказывать, что ты сильнее всех.

Одиночки не выживают нигде, и я не собирался противостоятьвсем – так поступают только дураки. В бабкином дворе была неплохая компания, ккоторой я примкнул, и летом мы решили подработать на заправке мойкой машин.

Знаете, что это такое? Тупая работа – но работа на скорость,выдержку и смекалку. Так бывает, поверьте: поначалу вам нужно научитьсяразбираться во многом, зато потом вы действуете, словно идете по накатаннойколее. Скорость нужна, когда вы подскакиваете к притормозившей возле заправкимашине и выливаете воду на лобовое стекло. Выдержка – когда водитель начинает оратьна вас (а орет каждый второй), а вы под его ор размазываете воду, макая тряпкув ведро со скоростью пулеметчика, перезаряжающего ленту. Смекалка – когда выпонимаете, что от этой машины стоит держаться подальше, а с этим водителемможно и пошутить – он даст больше остальных. Я научился всем премудростям запервый же день работы.