Теплый воздух пассажа коснулся обветренных щек, как ласковая рука. Закрыв за собой дверь, Александра разом оказалась в диковинном, запутанном мирке, похожим на лавочку Овцы в Зазеркалье, где Алиса так и не смогла ничего купить. Вдаль уходил коридор, казавшийся бесконечным из-за стеклянных витрин, наполненных разнообразными вещицами, задрапированных тканями. Вправо и влево тянулись такие же коридоры, наполненные сокровищами, старинными и не очень, настоящими и поддельными, ценными и грошовыми, нужными и бесполезными.

У непривычного человека от такого разнообразия голова пошла бы кругом. Александра мгновенно ощутила себя в родной стихии, как пианист за роялем или охотник в чаще леса. Сердце сладко сжалось, ладони похолодели. Однажды, бродя по подобному рынку вместе с приятелем, старым и очень известным московским коллекционером, она услышала его замечание в свой адрес, полушутливое-полусерьезное. «У тебя совершенно меняется лицо, когда ты смотришь на весь этот хлам, Саша! – сказал Александре антиквар Эрдель, едва поспевающий за ней. – Глаза блестят, как будто ты влюблена до помешательства и идешь на свидание. Такие люди, как ты, обречены оставаться одинокими…» Тогда она отшутилась: «Что вы, Евгений Игоревич! Все еще печальнее… Я не влюбляюсь даже в вещи!» Теперь же, вспомнив слова старого друга, художница кивнула собственному отражению в старинном зеркале, стоявшем на перекрестке торговых рядов. «Так и есть, Эрдель прав! Это и есть моя любовь, моя жизнь – хлам, подделки подделок, отражения отражений. Это случилось само собой, постепенно… Когда-то я мечтала о простом счастье, о семье, но теперь не могу даже представить, кого еще смогу полюбить…»

В застекленных витринах поблизости от входа в пассаж, между которыми неторопливо двигалась женщина, в основном теснился ширпотреб, рассчитанный на случайно заскочившего туриста. Преобладал английский голубой бисквит – вазочки, сахарницы и чашки, украшенные белыми накладными фигурками и орнаментами в античном стиле, приятные для глаза, уместные в любом интерьере. Они стоили не слишком дорого, изготовлялись массово и шли, как правило, на ура. Встречался костяной фарфор, такого же массового уровня, но неплохого качества. Александра скользнула взглядом по одному тонко исполненному букетику из маргариток и васильков. Лепестки были выделаны с такой живостью, что казались покрытыми росой. Правда, цена на букетик стояла предельно высокая, что исключало возможность перепродать его в Москве.

«И все здесь так! – размышляла Александра, проходя мимо бесконечных фарфоровых выставок, витрин с восточными вазами, китайскими резными шкафчиками, корейским расписным металлом. – Все давно взвешено, оценено и разделено. «Мене, текел, упарсин», как на той огненной надписи, которую увидел на стене дворца пирующий царь Валтасар. Дураков тут не водится, а на умных не заработаешь!»

Коридор, где выставлялись старинные игрушки, Александра миновала, даже не особенно вглядываясь в фарфоровые лица роскошно одетых кукол. В последнее время спрос на них сильно упал, а обременять себя таким громоздким багажом из-за ничтожной прибыли она не могла.

После игрушек началась винтажная одежда. Груды, вороха, целые кипы вещей разной степени сохранности простирались вправо и влево. Здесь она впервые увидела людей – несколько женщин перебирали старинное белье, отороченное пожелтевшими кружевами, такими легкими, что казалось, они вот-вот растворятся между теребящими их пальцами.

Кружева внезапно сменились большой лавкой с церковной утварью. Здесь Александра задержалась, разглядывая огромное, ростовое черное распятие из эбенового дерева, прикидывая про себя, может ли дерево быть настоящим. Фигура Христа из пожелтевшей слоновой кости, со сколами и трещинами, была подлинной, вне всяких сомнений – об этом можно было судить как раз по характеру сколов, исключавших подделку из пластика. Здесь было выставлено множество церковной утвари: резных поставцов с дверцами, инкрустированными эмалью, алтарных шкафчиков для одеяний с вызолоченными навершиями в виде крестов. Сами одеяния были выставлены отдельно, на безголовых манекенах. В этом отделе слабо пахло ладаном – то ли запах исходил от парчовых тканей, пропитавшихся ими за многие годы, то ли был плодом воображения художницы. Пол в отделе покрывал истертый до дыр пыльный ковер, полностью скрадывающий звук шагов. Продавец, сидевший в глубине лавки, за маленьким столиком, освещенным лампой, читал книгу, то и дело поправляя очки. Его ссутуленная спина, кроткое бледное лицо и робкий вопросительный взгляд, который он бросил на женщину, также напомнили Александре о церкви. Этот отдел был странной маленькой часовней, устроенной среди кукол и розовых корсетов, китайских ваз и японских мечей, чайной посуды, серебра, драпировок и патефонов с начищенными медными раструбами в виде гигантских цветков петунии, часовней, устроенной в память об умершем прошлом. Продавец вздохнул, вновь поправил очки и склонился над книгой. Художница прошла мимо, еще раз глубоко втянув ноздрями слабый запах ладана, кажущийся или настоящий. «Болезни, страсти, страхи – чаще всего мы придумываем их себе сами!» – размышляла женщина, неторопливо переходя из коридора в коридор. Ей доставляло особенное удовольствие сделать перед самой собой вид, что заблудилась, хотя Александра отлично представляла, в каком направлении двигается. «И придуманные чувства ничуть не хуже настоящих…» – заключила она про себя, рассматривая полки, где вперемешку теснились разномастные подсвечники, рамки для фотографий, кольца для салфеток – все латунное или накладного серебра. Покупать здесь было решительно нечего – ценами рынок ее не радовал.

Как обычно на Де Лоир, небольшие отделы переместились, некоторые были закрыты или вовсе исчезли, и теперь Александра не была уверена, что именно увидит дальше. Отдел часов, куда она решила непременно вернуться, чтобы поздороваться со своим знакомым антикваром, коренным обитателем Амстердама, оказался на прежнем месте, но был временно заперт. Владелец обещал вернуться через час, о чем сообщала табличка. Александра взглянула на многочисленные циферблаты, украшавшие его витрину, потом на собственные часы с оторванным ремешком, которые всегда носила в кармане. Подвела стрелки. «Скоро полдень, а я ничего не купила для Москвы, ничего не узнала… Делать нечего, нужно идти к Варваре…»

Но она схитрила, свернув в отдел живописи, который удлинил ее путь примерно на сотню метров. Здесь ее встретил неизбежный набор полотен приблизительно одного уровня. «А возможно, вышедших из одной и той же мастерской!» – заметила про себя Александра, бегло оглядывая картины. Она не ожидала встретить ничего исключительного и не обманулась: все было как всегда. Натюрморты, пейзажи, батальные сцены, среди которых преобладали «марины», с участием парусных кораблей. То была академическая живопись, которую с закрытыми глазами без труда может штамповать любой выпускник Академии художеств, набивший руку на копиистике и в натурных классах. При условии подлинности и настоящего возраста, совпадающего с датировкой, эти полотна стоили относительно дорого и все же не могли считаться надежным вложением капитала, так как никогда сильно не дорожали. Впрочем, как и не дешевели – на них неизменно был высокий спрос. Глаз Александры воспринимал этот род картин просто как пятна на стенах, когда она видела их в интерьерах домов, где ей случалось бывать.