Сам Вольф в своих воспоминаниях указывает, что «когда объединение обоих германских государств стало очевидным, я не собирался покидать страну. Однако после лета 1990 года я оказался перед совершенно новой ситуацией: подготовленный совместно с договором об объединении закон об амнистии для сотрудников службы разведки ГДР, обеспечивающий для них свободу от преследований, был провален. С октября 1990 года, дня объединения, мне, несомненно, угрожало применение приказа об аресте». Именно ближе к лету 1990 года он все чаще задумывался о своих советских друзьях. Подробнее об этом рассказывается в последних главах книги.

Для непосвященного читателя опасения Вольфа могли показаться преувеличенными. Ведь объединялись два суверенных государства, и ГДР, как член ООН, должна была располагать и армией, и спецслужбами для защиты своего суверенитета. Но судьба Вольфа и других сотрудников МГБ ГДР фактически была решена на встрече Федерального канцлера ФРГ Гельмута Коля и советского лидера Михаила Горбачева на встрече в Архызе в июле 1990 года. На повестке дня стояло завершение объединения Германии.

Корреспонденты государственного информационного агентства «Немецкая волна» Маттиас фон Хельфельд и Наталия Королева вспоминают день 14 июля 1990 года: «Когда утром 14 июля 1990 года западногерманская делегация во главе с Федеральным канцлером Гельмутом Колем отправлялась на самолете из Бонна в Москву, ни один из ее участников не мог сказать наверняка, чем завершатся предстоящие переговоры, призванные завершить процесс воссоединения Германии. Ведь глава советского государства и генеральный секретарь Коммунистической партии СССР Михаил Горбачев все еще не высказался на предмет возможности членства воссоединенной Германии в НАТО, а для ФРГ это было в высшей степени принципиально».

Итак, пишут западногерманские журналисты, Михаил Горбачев принимает Гельмута Коля в Кремле. Канцлер ФРГ решил не тянуть и заявил сразу: приглашение советского лидера полететь вместе с ним на Кавказ он готов принять лишь в том случае, если от воссоединенной Германии не потребуют нейтралитета.

Причем Коль хотел, чтобы Горбачев выразил свою точку зрения немедленно, пока не начались официальные переговоры. Мол, если советский лидер считает, что объединенной Германии в НАТО не место, немецкая делегация тут же отбывает из Москвы и возвращается в Бонн. Ответ советского генсека не заставил себя ждать. «Мы летим на Кавказ, господин бундесканцлер!» — многозначительно сказал Горбачев. И переговорам был дан старт. Что стояло за этими словами и почему Коль вдруг поверил Горбачеву, что тот принял его условие начала переговоров?

Как вспоминает советник Гельмута Коля по вопросам внешней политики и обороны Хорст Тельчик, уже на первых переговорах, которые состоялись в Москве, президент Горбачев в принципе дал согласие на вхождение объединенной Германии в Североатлантический альянс и на ее полный государственный суверенитет. Было ли это личным мнением Горбачева и согласовывал ли он эту позицию с членами Политбюро ЦК КПСС, которое, собственно говоря, и являлось коллективным руководящим органом страны? Видимо, нет, поскольку уже 15 марта 1990 года Горбачев был избран президентом СССР и это позволяло ему уже единолично решать проблемы государства.

Перенесемся в Москву. 9 июля 1990 года Валентин Фалин, в тот период времени руководитель Международного отдела ЦК КПСС, известный специалист по германской проблематике, подготовил докладную записку для Михаила Горбачева, которая была названа «К беседе с Г. Колем». Уже в первом пункте докладной Фалин ставит вопрос: «Решающая встреча. Позиции сторон выложены на стол, причем в двух главных вопросах: а) объединение Германии или поглощение Федеративной Республикой ГДР и б) военно-политический статус будущей Германии — компромисс не вырисовывается. Лондонская декларация Совета НАТО закрепила наиболее жесткие элементы подхода НАТО».

Единственный выход в складывающейся ситуации Фалин видел в «разговоре с Г. Колем начистоту». Как он считал, подобный разговор был в то время «единственным шансом вскрыть резервы в позиции ФРГ и добиться сдвига на переговорах».

Конечно, встает вопрос: как дошло до такой ситуации, что ближайший советник Горбачева предлагал тому разговор начистоту, чтобы добиться советских целей при объединении Германии?

Немцы, а речь идет о солидном издании, выпущенном Федеральным центром политического образования, в центр проблемы ставят речь Горбачева перед московскими студентами 15 ноября 1989 года. Эта, с точки зрения немцев, знаменательная речь не нашла отражения даже в воспоминаниях самого близкого к Горбачеву сотрудника Анатолия Черняева. Что же сказал Горбачев?

В Бонне уже 16 ноября стало известно, что в своей речи, касаясь германского вопроса, Горбачев говорил об «объединении Германии», подчеркивая тогда, что это «внутренний вопрос двух германских государств». Конечно, речь была рассчитана в первую очередь на немецкого потребителя. Не случайно, что Николай Португалов спустя четыре дня отправился в Бонн в Ведомство Федерального канцлера для выяснения позиции ФРГ в германском вопросе. В ходе этого визита Португалов обсуждал с Хорстом Тельчиком, уполномоченным канцлера Коля по проблемам немецкого объединения, конкретные аспекты объединения. Именно изложенные Португаловым тезисы и подстегнули Коля к завершению лихорадочной разработки программы объединения Германии — так называемый план из десяти пунктов, который Коль чуть позднее, 28 ноября, изложил в бундестаге. Поэтому там с интересом изучали вопросы влиятельного сотрудника Международного отдела ЦК КПСС, а они касались таких вопросов, как кооперация двух германских государств, и в особенности процесса объединения, далее шли проблемы приема ГДР в европейское сообщество, участия ГДР в НАТО и в Варшавском договоре и, наконец, заключения мирного договора, по поводу которого до сих пор идут споры касательно его фактического наличия.

В тот период времени Горбачев, очевидно, осознавал, что процесс объединения Германии мирными средствами уже не остановить, и его, скорее всего, заботили уже рамки, в которых он будет происходить. Но у него в мозгу господствовали иллюзии, связанные с преодолением конфронтации, вызванной холодной войной. В этом плане заслуживает внимания запись, сделанная Черняевым 10 декабря 1989 года. «2–3 декабря состоялась встреча Горбачева и Буша на Мальте. Новое мышление вовсю продолжало менять мир, несмотря на аховое положение внутри страны», — отмечает референт. С его точки зрения, именно встреча на Мальте обозначила конец холодной войны. Собственно говоря, скорее всего, эта концепция и господствовала в голове Михаила Сергеевича и определила все его дальнейшие действия, основанные на доверии к словам западных политиков и озабоченность ситуацией в экономике СССР.

Конечно, Горбачев был застигнут врасплох стремительным развитием событий в ГДР. И если в беседе с председателем правопреемницы СЕПГ, партии, носившей тогда название СЕПГ-ПДС, Грегором Гизи 10 декабря 1989 года он еще уверял, что СССР отвергнет «любые попытки Запада ограничить суверенитет ГДР», то уже месяц спустя, 24 января 1990 года, Николай Португалов в интервью западногерманской газете Bild объявил, что, «если граждане ГДР хотят объединения, то оно наступит. И СССР не вмешается в ход событий».