— По твоему лицу видно, что ты ожидаешь кровавых соплей в духе бразильских сериалов. Да, сходство есть, с той лишь разницей, что все это было на самом деле. Я была чертовски одиноким ребенком. Отец вечно мотался по рабочим делам, маман вела бурную общественную деятельность, я росла как трава. Большую часть времени я проводила среди слуг хавальдара, играла с их детьми, ела с ними, даже говорила на их языке. Разве таким должно быть детство? Единственный ребенок, но одинокий — дальше некуда, сплошные интернаты, знаешь… — Тут Минкс осеклась. — Из двух школ меня выгнали. Мать стыдилась, что у нее такая дочь. Ну как же, она ведь не может похвастаться моими успехами перед приятелями по бридж-клубу. Отец признавал только один метод воспитания — ремень. — Минкс засучила рукава и показала следы от шрамов. — Это пряжка от ремня. Он останавливался только тогда, когда видел кровь.

Амрита ошеломленно уставилась на неровный шрам, тянущийся вдоль сильной мускулистой руки. — Но… я все равно не понимаю, почему ты стала… такой, — осторожно промолвила она, впрочем, несколько смягчившимся тоном.

— Тебя интересует внешность или поведение? — с вызовом поинтересовалась Минкс.

— И то, и другое.

Минкс взмахнула рукой, уронив на пол пепел от сигареты.

— «Другое» я расскажу тебе в другой раз. Ты этого никогда не забудешь. Так же, как никогда не забуду я. Не знаю, с чего меня потянуло на воспоминания. Наверное потому, что люблю впервые в жизни. Тебя люблю.

Амрита поморщилась. Слова коробили слух, вызывали внутренний протест.

— Перестань! — Она зажала уши руками. — Не хочу слышать эти любовные бредни, меня от них тошнит.

Минкс грубо встряхнула ее.

— Почему? Почему тебя тошнит? Потому что мы с тобой одного пола? Это мой единственный недостаток? Тошнит от моей любви? А почему тебя не тошнит от так называемой любви Ровера, этого похотливого животного? Он тебе нравится? Только не говори, что ему можно, потому что он мужчина и с ним это естественно! Черт подери! В моих чувствах к тебе нет ничего ненормального. Я в твоих заскоках и пунктиках не виновата. Я же сказала, что не требую от тебя взаимности, только не отталкивай меня.

Слова вырвались запальчиво, сгоряча. Ничем хорошим такой поворот в разговоре кончится не мог, взгляд Минкс потяжелел.

— Прошу тебя!.. — Амрита пыталась найти правильные слова. — Давай оставим это, я не могу так. Пойми, я не умею так жить, у меня своя жизнь, у меня друзья, родители… Это все мое, понимаешь? Ты не можешь заставить меня принимать твою так называемую любовь.

Минкс резко встала, взяла пачку сигарет.

— Ладно, крошка, я поняла. Не бойся, я не собираюсь тебя похищать или устраивать сцены. Но прежде чем уйти, я все же расскажу кое-что. Никто, ни одна живая душа не знает об этом. Я расскажу свой секрет, и ты станешь его частью. Частью моей жизни. Навеки.

Амрита заметалась по комнате, стараясь оказаться подальше от Минкс.

— Не хочу ничего знать, не рассказывай!

— Нет уж, изволь выслушать меня. — Минкс встала у двери, отрезав ей путь к отступлению. — Посмотри на меня, смотри мне в глаза. И слушай, внимательно-внимательно. Такого ты никогда не услышишь. — Она заставила подругу повернуться к себе. Амриту пробрала дрожь, когда Минкс коснулась ее руки.

— Мой отец… — Голос Минкс дрогнул, она совершенно преобразилась на глазах у изумленной Амриты.

Девушка даже испугалась, что та сейчас задохнется, ибо дыхание ее стало тяжелым, прерывистым, будто от быстрого бега. Амрита словно приросла к полу, не в силах шевельнуться. Стоящая перед ней женщина беспомощно всхлипнула, прислонилась к дверному косяку и начала медленно сползать на пол. Это была совсем не та, привычная Минкс. Эта женщина говорила тихим, слабым голосом. Съежившись, она неожиданно свернулась клубочком у ног Амриты.

Амрита мягко подняла ее.

— Может, тебе лучше прилечь? — Обмякшая Минкс дала увести себя в комнату.

— Холодно. — Она зарылась в подушки, натянула до подбородка стеганое одеяло. Амрита терпеливо ждала. Сдавленные рыдания наконец затихли.

— Может, не надо об этом сейчас? Зачем бередить прошлое? — осторожно предложила Амрита.

Минкс упрямо мотнула головой.

— Нет, я должна, я… не могу это больше носить в себе. Я должна сказать сейчас. Мой отец… да, тот самый человек, имеющий огромную власть, человек, которого все уважают и многие боятся… — это чудовище. Чудовище рода человеческого. Он… он… изнасиловал меня. — Амрита охнула и порывисто обняла Минкс. — Да, изнасиловал. Мне было тринадцать лет. Тринадцать! Можешь представить, каково это. Нет, не можешь. Никто не может. И ведь не спьяну, по трезвянке. Засвербило у него. Мне было так страшно, что я не могла выговорить ни слова. Я ни о чем не спрашивала, но он принялся мне рассказывать о себе. Сказал, что мать давно не спит с ним. Что она его ненавидит. У меня никого нет, кроме тебя, заявил он. Представил все в выгодном для себя свете, и по его словам выходило, что это чуть ли не мой долг — уступить ему. Весь был такой жалкий, несчастный… Я чувствовала себя в чем-то виноватой. О сопротивлении не было и речи. Наоборот, он убедил меня, что я обязана сделать это. Понимаешь? Сказал, что раз моя мать отказывается спать с ним, я должна ее заменить. Я уступила. А что мне оставалось? Я думала, это нормально, когда дочери спят с отцами вместо матерей, предполагала, что все так делают. Он заставил меня поклясться, что никто об этом не узнает. Мне было дико страшно, и я молчала пять месяцев. Потом не выдержала и призналась во всем жене хавальдара. Это была чудовищная ошибка. С того дня все пошло наперекосяк. — Минкс неловким движением потянулась за сигаретами. — Отец не простил мне предательства.

— А откуда он узнал? — изумилась Амрита.

Минкс бросила на нее странный взгляд.

— Думаешь, она сдержала обещание молчать? Женщины вообще не умеют хранить тайны, а та вообще была отъявленная сплетница. Через пару дней слух дошел до матери. Она не поверила. Вызвала меня к себе в спальню. Она как раз собиралась в клуб, я хорошо запомнила ее сари почампалли,[17]такое пурпурное, с маленькими желтыми слониками. Мать сначала не знала, как начать разговор. Наконец спросила: «Это правда?» Я не могла выдавить ни слова, только кивнула. Какой ненавистью и отвращением полыхнули ее глаза… Этот взгляд до сих пор преследует меня по ночам. Не сказав больше ни слова, она отвернулась и стала подкалывать прическу шпильками. Я подбежала к ней, попыталась обнять, но она отпихнула меня, как щенка. «Убирайся с моих глаз, мерзкое создание, я всегда подозревала, что ты извращенка! Вся в папашу!»

Минкс разрыдалась, Амрита побежала за водой.

— В тот вечер мать не пришла домой. Придя с работы, отец спросил, где она. Я ничего не ответила, но он все прочел на моем лице. Боже, как он орал! «Проболталась!» — взревел он и начал осыпать меня ударами. Боль была страшная. Я клялась, что не сказала ни слова. «Врешь!» — отвечал он и продолжал меня бить. На шум прибежали люди. Двое ворвались в комнату… Он чуть не убил меня тогда… — почти спокойным тоном закончила Минкс.