Я, как Степан Тимофеевич Разин, утром с тяжелого похмелья узнавший, что он утопил персидскую княжну, закрыла ладонью глаза с видом глубокого раскаяния, со словами: «Неудобно-то как!», но, честно говоря, мне было совсем не стыдно, тем более что я Синцова не приглашала… Я как-то стеснялась Синцова после той зимней истории водки с пепси-колой, и даже если мы ненароком встречались в главке, я кивала ему и поспешно пробегала мимо, не останавливаясь поболтать.

Лешка забежал к себе и привел мрачного Синцова. Тот поздоровался, отмахнулся от моих бессвязных извинений и попросил меня выйти с ним во дворик. Я удивилась.

— Зачем?

— Маша, пожалуйста, пойдем подышим немного воздухом, я заодно покурю, а то у тебя курить нельзя, Лешка тоже не курит, я пока ждал, совсем без курева обалдел, уши пухнут…

Он чуть ли не силком вытащил меня из кабинета, мы пробежались по лестнице, во дворе уселись на детские качели, и Синцов, с тем же мрачным выражением лица, спросил:

— Удостоверение у тебя?

— Ты о чем?

— Вчера ты выезжала на труп Шермушенко, изъяла удостоверение майора ГРУ на его имя, оно еще у тебя?

— А откуда ты знаешь?

— Потом объясню. Оно у тебя?

— У меня.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Где оно?

— В сейфе. Да в чем дело?

— К тебе приезжал комитетчик, ты с ним вместе уехала?

— Нет, я ездила в городскую, а что…

— Он просил у тебя удостоверение?

— Просил, а что…

— Маша! Не отдавай пока никому удостоверение. Сколько у тебя дел в производстве?

— Шесть. Ты мне объяснишь, наконец, в чем дело?

— А ты не хочешь отдать кому-нибудь убийство Шермушенко? Горчаков взял бы его у тебя. Сходи к прокурору, перепиши его на Лешку. А? — Синцов до того сосредоточенно стряхивавший пепел со своей сигареты, поднял на меня воспаленные глаза, и мне окончательно стало не по себе.

— Андрей, скажи мне, пожалуйста, что стоит за этим удостоверением? Что за ажиотаж вокруг него: ты, комитет?

Но Синцов продолжал гнуть свое:

— Маша, лучше будет, если ты избавишься от этого дела. Только не отдавай кому попало, передай Горчакову.

В конце концов меня по разозлило; последней каплей послужило упоминание Синцова о том, что я женщина и что мне надо думать о себе и о ребенке, зачем мне лишние заморочки… Тут он нечаянно наступил на больную мозоль: я сама считаю, что следствие не женское дело, и к женщинам на следствии отношусь скептически, иногда и к себе, но то, как вокруг мужики работают, меня не вдохновляет, за редким исключением.

— Да ну тебя, Синцов. — сказала я, вставая с качелей, отчего Синцов неожиданно для него опрокинулся назад и чуть не упал, а я невольно прыснула. — На работе я не женщина. И дело я не отдам. Хотя бы вам, мужикам, назло. Не считайте, что вы одни способны работать.

Синцов с трудом поднялся на ноги и, видимо, тоже разозлился. Приблизив свое лицо к моему, он прошипел:

— Дура! Это же опасно! Что вы за дуры, бабы!

— Послушай, — попыталась я воззвать к его разуму, — может, хватит нам общаться эзоповым языком? Смирись с тем, что дело будет у меня, не такой уж я плохой следователь, и расскажи спокойно, в чем дело. Тем более что шефу сейчас не до трупа Шермушенко; этот балаган небось при тебе происходил?

— Ладно, — устало сказал Синцов, снова опускаясь на качели. — Я знаю, что ты хороший следователь, может быть, даже лучший в городе. Да не смотри ты на меня как на врага народа, я серьезно. Беда только в том, что ты все-таки женщина. Что ты дальше собираешься делать с удостоверением?

— Повезу его в Москву, — неожиданно для себя ляпнула я и только после того, как ляпнула, подумала, можно ли выдавать такую информацию Синцову. — Хочу показать его в ГРУ, пусть они сами скажут, их ли это работа.

— Маша, это наивно. Что, по-твоему, они скажут? Что у них в управлении две канцелярии — простая и коммерческая, где за бабки штампуют липовые ксивы с настоящей печатью?

— Ну, мне все равно надо получить в ГРУ образцы оттиска их печати…

— Ладно. С кем ты едешь?

— В каком смысле — с кем? Одна.

— А ты не боишься, что тебя ограбят в поезде? Или в Москве сумочку с вещдоком вырвут?

— А что ты предлагаешь?

— Уж так и быть, придется ехать вместе с тобой и охранять вас.

— Кого это «нас»?

— Тебя и ксиву.

— Я оценила твою вежливость, мог бы ведь ксиву первой назвать…

— Да, я джентльмен.

— К твоему сведению, человек не может про себя сказать, что он джентльмен, это должны сказать про него другие.

Но он не обратил внимания на мой сарказм.

— Когда ты собираешься?

— В субботу я дежурю по городу — в день, а в воскресенье вечером могу выехать.

— Ладно, давай мне командировочное, я возьму билеты. Позвоню тебе в главк в субботу, скажу вагон и место.

— Андрей, давай лучше встретимся на Московском вокзале у памятника Петру за двадцать минут-до отхода поезда, ты мне только сообщи, на какой поезд взял билеты.

— Ладно, позвоню тебе на дежурство. Андрей тщательно закопал в песочек окурок, встал и, не оборачиваясь, пошел из скверика. А я поднялась в контору и на всякий случай проверила содержимое сейфа: удостоверение майора Шермушенко было на месте.

Шел уже третий час. С этим дурацким удостоверением я совсем забыла про вскрытие шермушенковского трупа, а поприсутствовать на нем было бы невредно. Слава Богу, девочки из канцелярии морга любезно сообщили мне по телефону, что эксперт Панов только-только приступил к процедур ре, и если я потороплюсь, могу могу еще застать кульминацию.

Выяснив, что прокуратурская машина под парами, я схватила в охапку своего стажера, и мы помчались в морг. Стажер переживал, что никогда еще там не был, и спрашивал, не будет ли ему там плохо. Я его успокаивала рассказами о том, как в секционной стало плохо здоровому майору из главка, он упал прямо у дверей, но никто при этом не считал, что опозорена милиция; как я однажды поскользнулась в коридоре и чуть не свалилась на каталку с гнилой старушкой; как эксперты шутят, что в столовой морга свежее мясо никогда не переведется…

Перед дверью, ведущей непосредственно к Аиду, Стас покосился на меня и набрал в легкие воздуха, явно намереваясь не выдыхать до конца нашего пребывания там.

— Спокойствие, подбодрила я его, — научно доказано, что человек "при минуты полностью адаптируется к любому запаху, приятному или неприятному, даже к запаху керосина.