– Туше!

Я присвистнул и, нарочито медленно сводя ладони, зааплодировал.

– Ага! – Она подмигнула мне, кистевым движением сделала несколько изящных кругов саблей. – Пять лет фехтовала в «Динамо». Юношеская сборная Москвы. Серебряная медаль спартакиады в Петрозаводске. Не фунт изюма!

Клинок сиял. Крутясь пропеллером, сталь с тихим свистом рассекала воздух. Зрелище определенно впечатляло.

– Вот ты все про своих итальянских художников знаешь. – Пропеллер крутился теперь в обратную сторону. – Про Возрождение. А известно ли тебе, что такое Болонская школа фехтования? За сто лет до твоего Микеланджело в Пизе была написана книга «Цветок битвы»…

Лариса медленно, точно скользя, приближалась ко мне. Блеск стали завораживал. Все это напоминало какой-то языческий танец.

– В этой книге написано: фехтовальщик должен воплотить в себе дух четырех животных – льва, он символизирует смелость, слона – это сила воли, тигра – это выносливость, и рыси…

Клинок сиял в полуметре от кончика моего носа.

– А рысь? – Я незаметно отодвинулся. – Что символизирует рысь?

– Рассудительность!

Лариса вскинула клинок вверх и замерла.

– Жаль, это сабли, я – шпажистка. В сабле нет проворства шпаги или рапиры, а суть Болонской школы именно в том, чтобы поражать уколом острия, а не ударом лезвия. А это просто селедка какая-то…

– Эту саблю моему деду подарил сам де Голль, – обиделся я. – Селедка…

– Прости. – Лариса засмеялась, провела пальцем по лезвию, тронула острие. – Не, ничего, вполне приличный клинок.

Она подхватила с пола ножны, вложила в них саблю и повесила на стену. Долгим и странным взглядом посмотрела мне в глаза. Я смутился, улыбнулся, но она не ответила улыбкой, а подошла к торшеру и выключила свет.

Утро вплывало в спальню светлеющим проемом лилового окна. Притаившиеся в ночи предметы, теряя загадочность очертаний, рассеянно проступали из мрака. Сказка кончилась. Силуэт таинственного единорога оказался моей курткой, зацепившейся за створку мамашиного трюмо. Вывернутые наизнанку Ларисины джинсы распластались у приоткрытой двери, точно были застрелены при попытке к бегству. В сумрачном зеркале угадывался край растерзанной кровати, из-под мятого вороха простыней торчала моя пятка. Больше всего на свете мне хотелось сейчас исчезнуть, провалиться куда-нибудь к чертовой матери.

Щеки мои пылали, ноги противно дрожали. Сердце продолжало колотиться, но уже сбавляло обороты. Восторг, неистовый, на грани безумия, сменился стыдом. Неукротимое желание – апатией. Как же так? Какой срам, какое позорище…

– Такого… со мной… – сдерживая дрожание губ, начал я, но Лариса закрыла мне рот ладонью.

Она придвинулась, прижалась горячим телом, бережно обняла мою голову. Точно баюкая, начала гладить затылок. Я притих. Господи, какая же она чудесная! Как же мне повезло! От неожиданного прилива нежности я чуть не разревелся у нее на груди.

От нее пахло какой-то осенней свежестью, так пахнет на даче, когда мы раскладываем по полу первые сентябрьские яблоки. Я закрыл глаза. Пурпурно-красная лава стала темнеть, малиновый сменился сиреневым, тот, остывая, перетек в ультрамарин. Этот синий, мерцая, начал раскачиваться подобно прибою. Волна вдыхала, накатывала и неспешно отступала. Я уловил этот ритм. Сжав мое бедро ногами, Лариса начала плавно покачиваться в том же ритме. Ее рука скользнула мне на грудь и с томительной неспешностью начала скользить вниз.

Утренние сны у меня самые яркие – мне снился карлик, я с ним играл в карты. Мы резались в дурака. Мы сидели за круглым столом, бархатная червонная скатерть с тяжелой бахромой по краю была выткана золотыми узорами, живые, они постоянно менялись – оранжевые розы превращались в лимонных драконов, зеленые лилии в угольно-черных птиц, там и сям появлялись какие-то крылатые люди, какие-то ведьмы. Лилипут явно мухлевал, он проворно тасовал карты и молниеносно сдавал, бесконечно бормоча какую-то чушь на непонятном языке. Щурясь и хихикая, он подмигивал мне. Карты в моих руках тоже щурились и подмигивали. Валеты строили рожи, десятки превращались в двойки, дамы блудливо облизывали красные губы. Козырной туз прямо на моих глазах бессовестно поменял масть. «Не сметь!» – заорал я. В тот же миг веер карт в моей руке превратился в стаю пыльных летучих мышей. Твари заметались, нервно хлопая крыльями, а карлик неожиданно ловко запрыгнул на стол и начал голосить. Но вместо крика из его граммофонной пасти летел дикий трезвон, раскатистый и громкий, точно внутри мерзавца был спрятан большой школьный звонок. Я зажал уши ладонями и выпал из сна.

Кто-то немилосердно трезвонил в дверь. Пытаясь проснуться, я кувырком скатился с кровати. Лариса простонала мне вслед что-то жалобное. По непонятной причине я был уверен, что это нагрянули родители. Шлепая пятками по паркету, пронесся по коридору. Прильнул к глазку – это была Корнеева, черт ее побери, из восемьдесят пятой.

– Голубок, открой на секунду, я ж слышу, ты там шуршишь за дверью, – требовательно молила соседка. – Ну будь человеком, Голубь!

– Наташ, – я откашлялся. – Голый я…

– О! – жеманно протянула она.

Корнеева оканчивала десятый класс; прошлым летом неожиданно из толстощекой кривляки она превратилась в томную паву с невероятной грудью и чувственным контральто.

– Наташ, давай вечером…

– Не-е, мне сейчас, позарез! Ну пожалуйста!

Щелкнув замком, я приоткрыл дверь. Высунул голову:

– Ну?

– Голубок, сдай мне полтинник. Ленка вчера звонила, сказала, на «Академическую» батники финские завезли, знаешь, типа «сафари», с погончиками, двумя кармашками вот тут и тут…

– Хорошо. Вечером.

– Нет! Мне сейчас нужно! – Она ткнула мне в лицо пачку червонцев. – Вот. Один к пяти.

Вздохнув, я сказал:

– Ладно, – и строго: – Жди тут. Сейчас принесу.

Вернувшись с конвертом, в котором родители оставили мне чеки, я отсчитал пять бумажек по десять. У кого-то из соседей убежало молоко, по лестничной клетке полз горький горелый дух.

– Держи и ни в чем себе не отказывай.

Я уже почти захлопнул дверь, и мне на ум пришла неожиданная догадка.

– Наташ! – высунувшись, позвал я. – А вчера вечером не ты заходила? Где-то после семи?

Она оглянулась, по ее взгляду я понял, что высунулся из-за двери я слишком смело. Подался назад.

– Заходила, заходила, – лукаво ответила соседка, играя беличьими ореховыми глазищами. – И после семи тоже…

Вернувшись в спальню, я смачно шлепнул пачку червонцев на трюмо. Забрался под одеяло. От пальцев гадко пахло сальными купюрами.

– Ну-у что такое… – не открывая глаз, захныкала Лариса. – Ледяные ноги… Кого там черти носят в такую рань?..