Розы источали свой аромат для одного лишь Сербитара. Тля на кусте гибла под его взглядом, и нежная шелковая прелесть бутонов пьянила его, как дурман.

Розы были белые.

Закрыв глаза, Сербитар откинулся назад, единый с бродящими в кусте соками новой жизни. Он был в полных доспехах: в серебристой кольчуге, с мечом у пояса, в кожаных гетрах, скрепленных серебряными кольцами; рядом лежал новый серебряный шлем со старинной цифрой «I». Свои белые волосы Сербитар заплел в косы. Глаза у него были зеленые, как листья розы. Тонкое, почти прозрачное лицо с высокими скулами завораживало своей мистической, как у чахоточного, красотой.

Сербитар прощался с цветком, нежно унимая его легкую, как паутина, панику. Он знал эту розу с тех пор, как на ней раскрылся первый лист.

А теперь он должен умереть.

Перед его мысленным взором возникло улыбающееся лицо, и Сербитар узнал Арбедарка.

– Мы ждем тебя, – передал тот.

– Иду, – ответил Сербитар.

В большом зале стоял стол, на столе – кувшин с водой, перед каждым из тридцати высоких кресел – ячменная лепешка. Двадцать девять человек – все в доспехах – молча ждали, когда сядет Сербитар. Он занял свое место во главе стола, поклонившись настоятелю Винтару, сидевшему теперь справа от него.

Все молча поели, думая каждый о своем и чувствуя каждый свое в этот миг, венчавший тринадцать лет учения.

Наконец Сербитар согласно древней традиции нарушил молчание:

– Братья, наши искания завершились. И теперь мы должны обрести то, что искали. Вестник скачет из Дрос-Дельноха, чтобы просить нас умереть. Что чувствует Сердце Тридцати?

Все взоры обратились к чернобородому Арбедарку. Он открылся, свободно принимая их мысли и чувства, отбирая и сводя в приемлемую для всех единую мысль.

Вскоре он произнес низким звучным голосом:

– Дети дренайского народа стоят перед лицом погибели. Ульрик собрал под свое знамя надирские племена. Первый удар он нанесет по Дрос-Дельноху, князю которого, Дельнару, приказано продержаться до осени. Абалаину нужно время, чтобы набрать и обучить армию. Близок день, который решит судьбу всего континента. Сердце говорит, что мы должны обрести истину в Дрос-Дельнохе.

Сербитар повернулся к Менахему – смуглому, с ястребиным носом, с темными волосами, собранными в длинный хвост и перевитыми серебряной нитью.

– Что видят Глаза Тридцати?

– Если нас не будет в Дросе, город падет. Если мы будем там, город падет. Наше присутствие лишь оттянет неизбежное. Если вестник окажется достоин, мы должны исполнить его просьбу.

Сербитар повернулся к настоятелю.

– Винтар, что говорит Душа Тридцати?

Настоятель провел рукой по редеющим волосам, встал и поклонился Сербитару. Серебристо-бронзовые доспехи выглядели на нем неуместно.

– Нас попросят убивать иноплеменников, – печально и тихо проговорил он. – Не потому, что они дурные люди, а потому лишь, что их вожди намерены сделать то же, что шестьсот лет назад делали дренаи.

Мы стоим меж морем и горами. Море хлынет на нас, горы не позволят нам убежать. Смерть неизбежна.

Все мы здесь мастерски владеем оружием. Мы ищем совершенной смерти, которая увенчала бы прожитую в стремлении к совершенству жизнь. Пусть нашествие надиров для истории не представляет ничего нового – дренаям оно несет несказанные бедствия и ужасы. Можно смело сказать, что, защищая дренаев, мы сохраним традиции Ордена. То, что наши усилия будут напрасны, – еще не повод отказываться от сражения. Главное, что помыслы наши чисты.

Мне грустно, что все это так, но Душа говорит: мы должны ехать в Дрос-Дельнох.

– Итак, мы едины, – сказал Сербитар. – Я тоже чувствую, что это так. Мы пришли в этот Храм со всех концов земли. Отверженные, загнанные и запуганные, мы собрались вместе, чтобы создать противостояние. Мы превратили свои тела в живое оружие, с тем чтобы души наши открылись миру и покою. Мы священники-воины, каких никогда не было в древности. В наших сердцах не будет радости, когда мы станем убивать врагов, ибо мы любим всякую жизнь.

А когда мы умрем, наши души продолжат путь, свободные от всех оков. Мелкая зависть, досада, ненависть – все останется позади, и мы достигнем Истока.

Голос говорит: едем.

Луна в третьей четверти висела в безоблачном небе, и деревья вокруг костра Река отбрасывали бледные тени. Злополучный кролик, выпотрошенный и обмазанный глиной, пекся на углях. Вирэ, обнаженная до пояса, вернулась от ручья, вытираясь запасной рубашкой Река.

– Знала бы ты, сколько она мне стоила! – усмехнулся Рек, когда Вирэ опустилась у огня на камень, вся золотая в отблесках пламени.

– Она никогда не служила лучшей цели. Скоро поспеет твой кролик?

– Скоро. Ты простудишься насмерть, расхаживая полуголой в такую стужу. У меня от одного твоего вида кровь стынет.

– Странно! Не далее как утром ты говорил, что вся кровь у тебя бурлит при виде меня.

– Я говорил это в теплой хижине, где рядом была постель. Меня никогда не прельщала мысль любиться на снегу. Вот, я согрел тебе одеяло – держи-ка.

– В детстве, – проговорила она, заворачиваясь в одеяло, – мы бегали зимой три мили по холмам в одних туниках и сандалиях. Это очень закаляет. Правда, мерзли мы здорово.

– Раз ты такая закаленная, чего ж ты вся посинела тогда, в метель? – с беззлобной ухмылкой осведомился Рек.

– Из-за доспехов. Слишком много стали и недостаточно шерсти под ней. Впрочем, если б я ехала впереди, мне не было бы так скучно, и я бы не заснула. Ну, так готов он или нет? Я умираю с голоду.

– Он уже доспевает, мне сдается.

– Ты когда-нибудь готовил так кролика?

– Не то чтобы… Но все правильно – я видел, как это делается. Мех отваливается с глиной. Очень просто.

Вирэ это не убедило.

– Я выслеживала эту тощую тварь целую вечность. – Она с удовольствием вспомнила, как сбила кролика одной стрелой с сорока шагов. – Лук у тебя неплохой, только легковат немного. Это старый кавалерийский, верно? У нас есть несколько таких в Дельнохе. Теперь их делают из стали-серебрянки – они тяжелее и дальше бьют. Ох, умираю.

– Терпение улучшает аппетит.

– Смотри только не испорти его. Мне никогда не нравилось убивать животных. Сейчас, правда, я сделала это по необходимости – есть-то надо.

– Не уверен, что кролик согласился бы с твоим суждением.

– Разве кролики способны рассуждать?

– Не знаю. Это я так…

– Тогда зачем говоришь? Странный ты все-таки.

– Так, отвлеченная мысль. Разве у тебя их не бывает? Разве ты никогда не задаешься вопросом, откуда цветок знает, когда ему расти? Или как лосось находит дорогу в места нереста?