предкам нравились все наши парни. Особенно они полюбили Оззи. Папа считал его забавным, и он был прав: Оззи был ходячим приколом.

Отец Оззи тоже здорово помог. У Оззи и вправду был аппарат, но нам нужен был побольше, тогда его батя подписал бумагу, которая называлась поручительством. Это означало, что он гарантировал выплату, и Оззи мог взять кредит на покупку. Он купил усилитель «Триумф» и два кабинета. К тому же у нас был аппарат Vox. В те дни не было звукаря, который вертел бы ручки за микшерным пультом; весь звук шел из оборудования со сцены, поэтому сначала ты увеличивал громкость, и все начинали орать: «Сделай потише!»

Нам жаловались, что мы очень громкие. Постоянно. Если стоишь перед своим кабинетом, то остальных не слышишь, поэтому приходилось перемещаться, чтобы понять, что вообще происходит. Вокалиста могло быть вообще не слышно, и это при том, что Оззи врубал свой усилок так громко, что тот аж свистел.

Мы часто играли в «Доме блюза», где быстро набирались опыта. Джим Симпсон, владелец заведения, заинтересовался нами. Он был джазменом, трубачом, а мы играли блюз с элементами джаза. Ему нравилось, и он предложил стать нашим менеджером. Других вариантов у нас не было, а у него свой клуб, где мы могли выступать, и мы боялись что, если не подпишем с ним договор, негде будет играть.

Джим Симпсон стал нашим менеджером примерно в конце 1968-го или в начале 1969 года. И вот у нас был аппарат, старый разваливающийся фургон Commer, сетлист, состоящий из 12-тактного блюза с примесью джаза, и менеджер. И мы все разодетые, и единственный путь – наверх.

Первым делом Джим Симпсон впихнул нас в Big Bear Folly, британский тур с участием четырех групп, и каждый вечер на сцену выходили все сразу и устраивали джем. В январе 1969-го мы выступили в Marquee, но не нашли общий язык с менеджером клуба, Джоном Джи. Этот парень был повернут на биг-бэндах, и, когда Билл заявил, что тоже фанатеет от джаза, Джон Джи поставил ему кое-что из этой музыки и начал спрашивать: «А это тогда кто? Кто это?»

Билл назвал совершенно не те имена, и Джон Джи жутко психовал.

У Оззи был верх пижамы, а на шее он носил кран. Это Джону тоже не понравилось. Он, наверное, решил, что мы неряхи. Ну, так и было. Ну не было у нас денег на то, чтобы хорошо выглядеть. Вообще-то Оззи часто ходил босиком. Гизер был гуру моды, следил за последними веяниями. У него были зеленые штаны цвета лайма. Это была его единственная пара, он постоянно их стирал и носил снова и снова. Однажды он решил высушить их на обогревателе, и одна штанина загорелась. Так как он души не чаял в этих брюках, его мама пришила ему другую штанину, и с тех пор он рассекал с одной зеленой штаниной, а другой – черной. Чокнутый!

Биллу как-то присудили приз за самую дурно одетую рок-звезду, «Самая неряшливо одетая рок-звезда» или что-то вроде того. И он этим реально гордился. Ну а я ходил в замшевой куртке. В такой одежде и с копной волос мы выглядели по-настоящему брутально. Мы отрастили себе гусарские усы, а Билл еще и бороду отпустил. Не назвал бы это осознанной идеей. В коллективе вырабатывается единообразный имидж.

«О, у тебя волосы еще немного отросли, смотрится отлично, оставь так».

Удручало, что женщины не ходили на наши концерты. Поглазеть на патлатых нерях приходили только парни…

Если приглядеться, можно было найти несколько девчонок. Но и они выглядели как парни!

13

Заигрывание с Jethro Tull в цирке рок-н-ролла

Earth выступали всего несколько недель, и вдруг нам выпало разогревать Jethro Tull, уже завоевавших широкую популярность. Я считал их крутыми, но у них точно что-то было неладно, поскольку прямо во время концерта их гитарист, Мик Абрамс, передал Яну Андерсону записку с фразой: «Я ухожу» или «Это мой последний концерт». После выступления они спросили, не хочу ли я стать их гитаристом.

Я ответил: «Черт побери! Даже не знаю».

И я правда не знал. Я был в шоке от всего этого.

По пути домой я поделился с остальными: «Должен вам кое-что сказать. Меня пригласили в Jethro Tull, и я не знаю, что ответить».

Они меня очень поддержали и сказали: «Не упусти такую возможность».

Tull связались со мной, и я ответил: «Ну хорошо. Я попробую».

Но не все было так просто. Мне сказали: «Тебе надо пройти прослушивание».

Я встал в позу, но они настояли: «Приезжай в Лондон. Все будет в порядке».

Я приехал, вошел в помещение и, увидев кучу гитаристов из известных коллективов, запаниковал… и снова вышел. Я был знаком с Джоном, одним из участников их команды, еще со времен, когда он играл в группе Ten Years After. Он догнал меня и сказал:

– Слушай, не волнуйся, просто пойди сядь в кафешке напротив, а я за тобой зайду, когда подойдет очередь.

– Ну, мне как-то не по себе.

Но он не отставал: «Ты должен попытаться, они хотят с тобой сыграть».

Он зашел и забрал меня из кафе. Когда настал мой черед, все уже разошлись. Мы начали с 12-тактового блюза, я запилил соляк. Мы поиграли еще два-три раза, и мне сказали, что я принят.

Не успел я опомниться, как попал на репетиции Jethro Tull перед записью их нового альбома Stand Up. Песня «Living In The Past» из него потом попала на первое место в хит-параде Британии. Я придумал пару риффов для песни «Nothing Is Easy».

В Лондоне я чувствовал себя не в своей тарелке – к тому же не хотелось уходить из Earth, поэтому в качестве моральной поддержки я взял с собой Гизера. Он сидел на репетициях где-то в конце комнаты, ребята были не против. Джон приютил нас в своей квартире и возил на репетиции. Начинались они утром ровно в девять часов. В нашей группе я никогда не слышал о девяти утра – да и никто не слышал. В группе Earth мы собирались, когда считали нужным. А у Tull нужно быть на репетиции без опозданий.

В первый день мы приехали, может, минут на десять позже, и я услышал, как Ян Андерсон орет на Джона: «Я же сказал, в девять!»

Я подумал, черт возьми, как у них все серьезно. Я еще даже гитару не подключил, а напряжение уже ощущалось. Строго в двенадцать был обед. Я присел за стол к Яну. Остальные сидели за другим столом и шептали мне: «Нет!