к ней человеческого материала, Сахаров мог снести и предательство друга, и всенародную хулу. Неуязвимым делала его сама возможность бороться: формы борьбы могли быть разными, но это всегда было противостояние Человека — лжи, противостояние Духа — подлости и страху.

В фильме Алексея Германа „Мой друг Иван Лапшин“ есть эпизод, где уголовник и душегуб Соловьев пытается убить журналиста Ханина. Во время облавы на воровскую „малину“ Лапшин оставляет увязавшегося за ним Ханина вне дома, где ночует банда. Соловьев уходит от облавы, но Ханин окликает его. Ханин вооружен. В его руке наган. А у Соловьева лишь подобранная им ханинская палка, которую он словно хочет вернуть журналисту. Надо видеть, как, приволакивая ногу и гнусавя: „Дяденька… дяденька…“, — подходит к жертве профессионал-убийца. Его вид жалок и убог, правую руку он опустил и не сгибает, словно она парализована недугом. И только в самый последний миг из рукава вылетает воровское „перо“, и Ханин, хватаясь за живот, оседает. И преобразившийся, сильный и ладный главарь банды, как-то почти ласково приобняв Ханина, клонит его к земле и оставляет истекать кровью, захлебываться в придорожной луже. Зловоние этой жижи в кадре почти физическое. Алексей Герман дал зрителю не просто увидеть, но и пережить технологию убийства.

Итак, это случилось на девятый день работы I Съезда народных депутатов, 2 июня 1989 года.

Уже утром в фойе Дворца съездов появились листовки. В них сообщалось, что Сахаров дал интервью канадской газете „Оттава ситизен“ и сообщил, что во время афганской войны с советских вертолетов расстреливали попавших в окружение своих же солдат, чтобы те не могли сдаться в плен.

И вот на трибуне первый секретарь Черкасского горкома комсомола Украины, депутат от ВЛКСМ Сергей Червонопиский.

Он пространно говорит о комсомольских проблемах, потом об афганской войне, участником которой он был и где стал калекой. Войну он называет „противоречивой“ и справедливо требует от руководства страны ее политической оценки. После рассказывает о военно-патриотических клубах для подростков. Цитирую по стенограмме:

„В наших небольших Черкассах действует почти полтора десятка клубов, в которых занимаются восемьсот курсантов. Эти клубы ведут бывшие воины-интернационалисты. В них занимаются не производством „пушечного мяса“, как некоторые пытаются в этом нас обвинить, а воспитанием физически крепких, психически закаленных, готовых к любым трудностям граждан нашей социалистической Родины…“

Не очень понятно, о какой „психической закалке“ речь и что на самом деле происходит в этих клубах, то бишь в подвалах, отданных для воспитания „готовых к любым трудностям граждан“, но, клеймя бюрократов, не желающих отдавать под эти „клубы“ дворцы, и критикуя Министерство обороны за „двусмысленные директивы“, Червонопиский вдруг обрушивается на „политиканов из Грузии и Прибалтики“, которые, дескать, сами давно уже готовят штурмовые отряды.

Тут же депутат-комсомолец высказывается и по поводу тбилисской трагедии. Да, он так и говорит: „трагедия“. Но вкладывает в это слово несколько нетрадиционный смысл:

„Сегодня я еще не могу высказать определенное мнение по поводу этой, видимо, самой позорной и постыдной провокации нашей современной истории, а кое-что вызывает у меня особое сомнение. Тот самый десантный полк из Кировабада, о котором здесь шел разговор, был одним из последних, кто выходил из Афганистана, кто заканчивал эту противоречивую войну. Так вот, я убежден, что ребята, которые даже в бою спасали афганских женщин и детей, никогда не смогли бы стать убийцами и карателями…“

Определенней не скажешь: тбилисская трагедия — провокация против армии. (Как будто на площади перед Домом правительства погибали не грузинские женщины, а те же десантники!) А кто считает иначе — сам готовит штурмовые отряды.

„Нас серьезно беспокоит беспрецедентная травля Советской Армии, развернувшаяся в средствах массовой информации“. (Аплодисменты.)

Достается за „злобное издевательство“ над армией „лихим ребятам“ из телепередачи „Взгляд“, и только тут Червонопиский наконец переходит к главному. Он прерывает свое выступление и зачитывает обращение в Президиум Съезда группы офицеров воздушно-десантных войск. Оно целиком посвящено Андрею Дмитриевичу Сахарову и „ему подобным“:

„Мы до глубины души возмущены этой безответственной, провокационной выходкой известного ученого и расцениваем его безличностное обвинение как злонамеренный выпад против Советских Вооруженных Сил. Рассматриваем их дискредитацию как очередную попытку разорвать священное единство армии, народа и партии. Мы восприняли это как унижение чести и достоинства и памяти тех сыновей своей Родины, которые…“ и т. д.

А под конец — то ли клятва, то ли угроза:

„Делегаты Съезда должны знать, что воины-десантники… будут и впредь надежно защищать интересы нашей многонациональной Родины“.

Это письмо военнослужащих соединения, которое, как они с гордостью заявляли, „в течение девяти лет выполняло интернациональный долг в Республике Афганистан“, комментировать не стану. Но прочитанное Червонописким обращение не раз прерывается громовыми овациями, и, воодушевленный поддержкой, он от Сахарова переходит к Горбачеву. Имя его не называется, но вряд ли кто-нибудь не понял, в кого метит концовка выступления комсомольского трибуна:

„В зале находится более 80 процентов коммунистов. Очень многие уже выступили. Но ни от кого, в том числе и в докладе, не прозвучало слово — коммунизм. Я убежденный противник лозунгов и показухи. Но три слова, за которые, я считаю, всем миром нам надо бороться, я сегодня назову — это: Держава, Родина, Коммунизм“. (Аплодисменты. Депутаты встают.)

В этот миг я ощутил, что некая мощная сила поднимает меня, выталкивает из депутатского кресла и заставляет встать вместе с залом. Я буквально вцепился в подлокотники и лишь успел бросить взгляд на своих соседей: слева академик Игорь Спасский, справа митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий. Втроем мы сумели усидеть, сумели не поддаться стадному инстинкту ярости и агрессии. Я знал это чувство по своей армейской службе: когда ты под оркестр идешь в строю, возникает что-то похожее. Но то — парад, а тут нечто, уже похожее на бой… Допускаю, что и усидели-то мы на своих местах благодаря молитве будущего нашего патриарха.

Держава, Родина, Коммунизм.

Эта триединая формула составлена по идеологическому рецепту императора Николая Первого. Вспомним: Православие, Самодержавие, Народность. Комсомолец на костылях покидает съездовскую трибуну. У него нет ног. Несколько минут