Стрелка крутилась по кругу его ладоней.

Всегда, как теперь, Компас был теплый, будто навечно прогретый песком карьера, где Грека с Олегом нашли его. Почему стрелка крутится, обратился Грека больше к себе, но Олег ответил, не задумываясь (бывали у него такие «включения», когда он говорил, точно оракул): потому что мы всегда ищем путь. «Спасибо за банальность», – буркнул Грека, чтобы Олежек не занесся. Им было по девятнадцать. Ровно семь лет спустя, в день, когда он был убит, Олег подарил ему Компас, а Компас подарил ему Люду.

А ведь он почти привел Люду в Страну Небесных Песков, к Океану За. Может, вдвоем бы они поймали золотую нить. Как бечевка, на которой воздушный змей, но только без змея, она вьется вверх и спускается вниз, то ли я держу что-то над головой, то ли меня держит.

Это было накануне той драки. Все сошлось. Накануне он видел парус в небе. Просто одно-единственное на все небо облако – в виде плавника, крыла или паруса. Он не знал, что на другой день все сойдется: Олег подарит ему Компас, он встретит Люду и будет убит. В тот день Грека держал Компас, и стрелка крутилась, как и сейчас.

Он был с Людой, и стрелка крутилась. Он был с Христом, и стрелка крутилась. Он был в Стране Небесных Песков, и стрелка крутилась. Он был нигде и ни с кем. Он был в клинике. Он был один. Для чего он опять держит Компас, а стрелка, знай себе, крутится?

11

– Вы отсюда?

– Как?… – переспросила девушка, нахмурившись и превратив царапину в сжатое терракотовое сообщение морзянкой.

– Вы местная?

Грека с неохотой употребил выражение, которое ему удавалось избегать все две недели, оно для него пахло рынком, мокроватой петрушкой и редисом в пересохшей глине. Только здешние рынки если пахли, то рыбой, креветками, укропом, никогда землей, но водой; слово «местный» становилось как загрубелый неповоротливый палец, которым стыдно тыкать в сторону моря. Тот палец в дзенском речении, который указывает на луну…

Грека невольно поискал ее.

– Ну да. Да. А вы из Москвы…

Луна висела мраморно-голубая. А море только слышалось.

– Из Москвы, – признал Грека. – У вас кошка.

– Нет.

– Кот.

– Да нет. – Девушка поморщилась, и пунктир заиграл золотым шитьем, потому что лицо ее снова осалил свет гирлянд над площадкой. – Это племянница. Ей год и пять. Она сейчас всех за лицо хватает, а ногти ей еще не стригут. Вообще-то не очень тактично…

– Согласен. Недооценка родителями опасности здесь может быть приравнена к небрежению нормами общежития…

– Я вас имела в виду! – вскрикнула девушка, и ближайшая пара обернулась. – С вашей стороны не очень тактично!…

– Извините, бога ради! Только, пожалуйста, не смущайтесь: мне кажется, вас даже украшает… Похоже на горную породу с узором из прожилок руды.

– Вы геолог?

– Нет, я театральный художник.

На нее первую не подействовало, и воздух, уже набранный, чтобы отразить залп с неизбежной «Таганкой», «Современником», «ой, а правда, что», остудить это залп своим ТЮЗом, не пригодился. Вспомнилась Софи Кюн, ангел Новалиса, женщина-дитя.

– А вы… учитесь, работаете?

Под неоновым отсветом она не покраснела – полиловела.

– Учусь. В десятом классе, – сглотнула и добавила: – Закончу – поеду в Москву поступать в медицинский.

– А мне хвалили здешний медицинский.

Никто ничего ему не хвалил.

Она поникла.

– Но вы, разумеется, правы. Взять хоть количественное преимущество! Вот вы в какой из трех собираетесь?

– Из трех? – Снова прорезалась бисерная нить.

– Ну да, из трех московских мединститутов.

– Ой! – Она даже отпрянула, но на самом деле прильнула к нему, обняла его накрепко, повисла на шее. – А на педиатров где учат?

Утром Грека и Олег стояли у парапета, отсюда хорошо млела бухта, а передний план занимали официанты, двигающие столики после с ночи после танцев и кидавшие на каждый столик клеенку. И удобно было наблюдать за автобусной остановкой, на которую должна была прийти Надя.

– Ведь нам через неделю уезжать. А Дагмара?… Останется с мужем…

– Слушай, сегодня штиль, вот и ты не гони волну! Выкрасть мне ее предлагаешь?

– Но ведь надо что-то решать.

– Ты что это, комсомольское собрание мне тут устроил, один за всю ячейку? Думаешь, мы ничего не решили? Думаешь, я цыпленок?

– Не бери на голос, пожалуйста.

– Я не беру, – понизил голос Олег. – Дагмара – взрослая баба, да и я большой мальчик. Все с самого начала обговорено и решено. – Он приглушенно, с вежливым отвращением чеканил, глядя на яхты, и вдруг повинно тряхнул головой: – Не надо… – И зажмурился, как от боли. – Не надо. Правда. Мы будем друг другу писать. Она даст мне адрес подруги.

Грека хотел было сказать, что в эпистолярном осложнении после отдыха и не сомневается, но промолчал. Личная жизнь Олега представляла собой простое плетение, где плотно и чисто перевивались роман с Жужей, венгеркой, изучающей в аспирантуре МГУ чеховскую драматургию, роман с Ларисой, бывшей женой и бывшей однокурсницей, и переписка с Витой, «мужским мастером» из Львова, – приятно-докучная расплата за прошлогодний вояж.

Он хотел было сказать, но промолчал потому, что никогда еще Олег ему не взмаливался, никогда не пытался чего-либо обещать, никогда не выказывал при нем ни боли, ни любви. И как без малого десять часов спустя Грека увидел сразу и Люду, и свою любовь к ней, точно так же теперь он увидел и Олега, и Олегову любовь к Дагмаре – сразу. И от того факта, что Олег не зол на него за его большее, чем у самого Олега, беспокойство о Дагмаре, словно мягко-мягко расходился по мышцам какой-то паралич.

– Спасибо, что думаешь о Дагмаре, – произнес Олег с подобающей мужественной неохотой, и веки его как будто напряглись. – На, – он достал из кармана Компас, – чтобы ты этот день запомнил. Чтобы мы запомнили…

– Да ну тебя, Олежек. – Грека сам не понимал, зачем выговаривает то, что не чувствует. – Чего ты, ей-богу… В самом деле…

– Это тебя да ну, Валечка, – хмыкнул Олег, сгреб его ладони и усадил в них Компас.

А вечером здесь же, на танцплощадке, передав свою даму другому кавалеру, Грека ненароком коснулся кармана брюк, и руку охладила пустота. Холодная невесомая глубина кармана – Компас потерян… Олег был где-то с Надей, а Греке тем вечером жгуче захотелось обнять кого-нибудь в танце, непременно в танце. Когда он подошел, нарочно не к началу, играла какая-то кастрированная музыка «для танцев», слабо воодушевляя еще не смешавшиеся группки – отдельно женщин, молодых и молодящихся, отдельно – молодых в