Другая подруга по зоозащите оказалась парикмахером. Она сделала Але модную и удобную в обращении стрижку. Волосы хорошо лежали после любых передряг: погони за убегающими собаками, поисками кошек в подвалах, драк с их обидчиками.

Все вдруг увидели, что у Али приятное доброе лицо, ясные, искренние глаза. На плотной ладной фигуре хорошо сидели узкие джинсы-стрейч, кожаная короткая куртка. Алю уважали за самоотверженность и смелость, за бескорыстность и честность. Никто над нею больше не смеялся, Аля забыла, когда ее в последний раз называли тупой.

А когда вспомнила, то обнаружила, что она утратила свое безразличие, спасительную толстокожесть. Случилось это в такой ситуации. Аля с новой подругой зоозащитницей Светой притащили собаку с перебитым позвоночником в клинику. После рентгена хирург объяснял им, какие повреждения и какой у него план операции. Он произносил незнакомые Але термины, она напряженно слушала, потому что обязательно должна была понять, что он собирается делать. Аля уже знала, что не все ветеринары одинаковые. Она переспрашивала, уточняла по несколько раз. Света крутилась, дергалась, она устала и хотела есть. Когда они вышли и сели в ее машину, Света сердито выдохнула:

— Ну ты прямо тупая какая-то. Десять раз у него все спросила.

— Зато я теперь все поняла. Буду знать, как выхаживать, скажу передержке, — спокойно ответила Аля.

Света ее высадила у дома, ничего не заметив. Аля пошла к подъезду, как слепая, по памяти, так выжигала обида ей глаза. Не на Свету обида. На всю свою поганую жизнь. В подъезде она бессильно уткнулась горящим лбом в стену. Тупая. А вы все острые. А если бы всех вас, таких умных и продвинутых, с пяти лет колотили головой о пол и стены, били ногами — хорошо бы вы сейчас соображали? Водили бы так легко свои тачки? Хватали бы на лету подробности операции?

Она вошла в квартиру, наткнулась на подозрительный взгляд отчима:

— Все шляешься? Наряжаться стала. Губы накрасила. Проституткой подрабатываешь? Или воруешь?

Он был пьян и не продолжил свою обличительную речь, ввалился в туалет. Аля вошла в свой закуток, посмотрела в маленькое зеркало. Она никогда не красит губы. Это была кровь: Аля прокусила губы от боли и обиды.

Тем вечером Аля не испытывала голода, хотя за весь день не успела проглотить ни крошки. Даже не так: ее тошнило, как от переедания. Она была по горло сыта, до отвращения. Это ее память проснулась, как от удара, и все нашла. Все было на местах, в тех дальних уголках, куда затолкала кусочки несчастья психика, спасающая девочку. У нее оставался один шанс на выживание — стать опять тупой.

Здравствуй, жизнь. Так смеялась над Алей темнота, освещенная ослепительным лучом прозрения. Отправляйся в увлекательное путешествие по собственному прошлому. Только без кожи, без зубов и без голоса. Чтобы ничего не смягчало боль, чтобы ты не грызла стены, чтобы от твоего воя не разрушились дома.

В тот день мама привела нового мужа. Алин папа недавно умер, и мама объяснила четырехлетней дочери, что они не могут жить одни. У мамы с молодости странная и тяжелая болезнь: остеопороз в ужасной стадии. Хрупкие кости. Она может задеть пальцем стену, и палец тут же ломается. Мама постоянно в переломах, работать не может. Отчим Толя был крупным, сильным, сначала казался добродушным. Приехал из провинции в поисках работы и денег. Нашел молодую вдову с ребенком и московской квартирой. Обычная история.

Первый раз он ударил Алю, когда она отломила от свежего батона, лежащего на столе, большой кусок и стала его с удовольствием жевать, разглядывая картинки в книжке. Она очень любила теплый хлеб. Толя бил ее по рукам, по губам, не рассчитывая силы удара. Как будто перед ним не маленький ребенок, а взрослый и опасный враг. Он объяснял, в чем дело. Орал, что люди потом и кровью зарабатывают на хлеб, а приходится кормить нахлебников. Много жестоких, тяжелых слов. Вот тогда и пришел первый спасительный туман, скрывающий от Али ужасный смысл: ей в ее доме пожалели куска хлеба. Мать стояла белая и неподвижная. Вечером она наскоро объяснит дочери, что нужно терпеть. Без Толи они помрут с голоду. Он дает деньги на еду.

Прошло совсем немного времени, и Але стало понятно, что это не самое страшное, то, что ей жалеют еду. Отчим искал любые причины для того, чтобы в чем-нибудь обвинить Алю. Самое безобидное замечание было прелюдией к наказанию. Он бил ее все изощреннее, продолжительнее. И сегодняшняя, взрослая, очнувшаяся Аля понимала: эта скотина так получала свое скотское наслаждение. И то, что произошло однажды, не произойти не могло. Отчим изнасиловал падчерицу в присутствии ее матери. А мать на следующий день кормила дочь вкусным завтраком и велела никому ничего не рассказывать. «Он убьет нас обеих. А так он нас кормит и деньги дает».

— Почему ты меня не спасаешь? — спрашивала Аля. — Что он со мной делает? У меня все болит. Я не могу ходить в туалет.

— Как я могу тебя спасать? — плакала мама. — Если он меня толкнет, я рассыплюсь. И ты с ним останешься одна.

Как-то Алю во дворе остановил сосед, дядя Вася, он работал в полиции. Стал расспрашивать о том, как они живут, как с ней обращается отчим.

— Что это? — показал он на Алин синяк над коленом.

— Упала. Отчим кричит, когда не слушаюсь.

— И все?

— Да. Он приносит нам еду и деньги. Маме нужно много денег на лекарства.

Аля тогда училась в шестом классе. И крах жизни представлялся ей не только в виде мамы, рассыпавшейся на кусочки. Мать уже доступно объяснила ей, что такое позор, как поступают с такими девочками. Детдом или колония для нее, тюрьма для отчима, могила для матери, а квартиру отберут. А у Али уже был этот закуток в прихожей, где она пряталась от злого мира. Она уже отупела настолько, что думала: так живут все. И все это скрывают. После вопросов соседа она сделала один вывод: кричать нельзя. Даже плакать громко нельзя.

К утру очнувшаяся от своей двадцатилетней летаргии Аля разложила на минуты и часы свое черное прошлое. Сказала себе: так не у всех. Так не бывает больше ни с кем. Только со мной. Потому что тупая. И она вступила в новое утро, сбросив спасительный, бессознательный морок, как старую змеиную кожу. Глаза смотрели ясно и беспощадно. Образ врага, спящего в соседней комнате, не смягчали ни его деньги, ни его еда, ни клетчатые комнатные тапки, ни добродушные шуточки под пиво и телевизор.

Они встретились у ванной, и отчим отшатнулся от взгляда обжигающей ненависти, а потом почувствовал толчок сильного плеча. Подвиги по спасению животных не прошли для Али даром. Она стала физически сильнее своего палача. Впрочем, он давно ее не касался, с ее старших классов. У Али была одна пятерка в школе — по физкультуре. Она стала рослой и сильной. Отчим понимал, что она может и ответить, и найти место, куда отнести заявление.

С того утра в маленькой двушке заняли свои позиции две враждующие армии. Каждая ждала своего часа для битвы. Толя больше не разговаривал с Алей, не поучал и даже близко не подходил. Она, не глядя на него, отмечала каждое движение, реагировала даже на вздох приливом ненависти и отвращения. И только мама думала о том, что наконец все утряслось. Что они живут как обычная, тихая семья. Денег на самое необходимое хватало, хотя Толя давно потерял постоянную работу и бегал по случайным заработкам. Зато повысили на работе Алю. Она стала приемщицей в одной из смен, продолжая работать уборщицей в другой. После безмолвного ужина отчим лез на свою грубо сколоченную дубовую стремянку, доставал с антресолей бутылку, сигареты, травку. Это у него был такой бар. Его сокровища, которые он прятал от них с матерью. Аля, проходя мимо, старалась не скрипеть зубами. Впрочем, дел у нее теперь было так много, что она забывала об отчиме, выходя из дома.