Никакого ответа.

– Сегодня в деревне пропал ребенок. Ты знаешь? – Я всматриваюсь в его глаза, ожидая увидеть признание, может быть, вину.

Он распрямляет плечи, а потом быстро проходит мимо меня, между сараем и домом сестер. Я иду за ним, но и поравнявшись с лачугой, он не проявляет никакого желания остановиться и вступить в разговор. Догнав, я хватаю его за руку и тяну назад. Он вздрагивает и отшатывается, спотыкается о какие-то доски и едва не падает на сарай. Теперь он даже не смотрит на меня, отворачивается в сторону пустоши.

– Скажи что-нибудь! – требую я, подбоченившись. Он переминается с ноги на ногу. – Это ты сманил Эдгара?

Нахмурившись, он, наконец, поворачивается ко мне.

– Мне-то это зачем?

О, так он умеет говорить! Голос у него мягкий и странно глухой, похожий на эхо. Разговаривать он не настроен: он прикрывает глаза и сглатывает так, словно рад был бы вернуть свои слова назад.

– Почему ты прятался от меня вчера?

– А зачем ты хотела меня найти? – спрашивает он.

– Я же сказала. Мальчик пропал.

– Сегодня. Но ты пыталась найти меня вчера. – В глазах у него вспыхивает вызов, но почти сразу искорка гаснет. И он прав, я хотела увидеть его еще вчера, когда с Эдгаром все было в полном порядке. Мне хотелось убедиться, что он реален.

– В деревне Ближней не бывает чужих, – говорю я, как будто этим все объясняется.

– А я не в ней, – он показывает на землю у себя под ногами, и я понимаю. Формально мы находимся за границей деревни, на открытой пустоши. Оттолкнувшись от стены, он выпрямляется в полный рост и глядит на меня сверху вниз.

Он не призрак, не фантом, не тварь с телом вороны и не старик. Он просто мальчишка, такой же реальный и живой, как я. Мои пальцы не прошли сквозь его руку, а его спина довольно громко стукнулась о стену сарая. И все же он не такой, как я. Он не похож ни на кого из тех, кого мне приходилось видеть. И отличается он не только бледной кожей и мрачным видом – у него другой голос, другие повадки.

– Меня зовут Лекси. А тебя?

Но он, кажется, снова онемел.

– Ну и ладно, можешь не отвечать. Но учти, тогда я сама тебя назову.

Незнакомец вздергивает голову, и клянусь, в углах его губ мелькает улыбка, то ли грустная, то ли насмешливая. Но он ничего не отвечает, а улыбка – да и была ли она? – исчезает на бледном лице.

– Не назвать ли тебя Робертом или Натаном? – размышляю я вслух, всматриваясь в его черты. Глаза. Волосы. – Нет, лучше Коул.

– Коул?[2] – тихо переспрашивает он, наморщив лоб. – Почему?

– Из-за твоих волос и глаз. Ты будто весь в угле. Или в золе.

Он хмурится, опускает глаза.

– Тебе не нравится?

– Нет, – хмуро признает он. – Не нравится.

– Что ж, очень жаль, – весело говорю я. – Но если не скажешь своего имени, я буду звать тебя Коул.

– У меня нет имени, – он вздыхает, наш разговор ему явно в тягость.

– У всех есть имя.

Между нами повисает молчание. Мальчишка смотрит на траву, а я на него. Он нервно ерзает, как будто ему плохо здесь со мной, как будто мой взгляд причиняет боль.

– Что обидно? – вдруг спрашивает он.

– Ты о чем?

– Ты сказала там, у двери, что это обидно. Что ты имела в виду?

Я скрещиваю руки на груди. Ветер усиливается.

– Прийти за тобой в такую даль и не найти. Это было обидно.

– Есть хоть какие-то мысли о том, что с ним случилось? – спрашивает он. – С пропавшим мальчиком?

– Нет. – Я оглядываюсь на дом сестер, надеясь, что у них могут быть мысли. – Никто ничего не знает.

Включая меня саму. С утра я ничуть не продвинулась в поисках Эдгара. Не знаю почему, но что-то так и толкало меня прийти сюда, поговорить с этим парнем… которому, похоже, нечего сказать. Оглядываюсь еще раз, последний.

– Лучше тебе было бы прийти в деревню открыто, назвать себя. А теперь ты под подозрением.

– Ты тоже меня подозреваешь?

Ноги у меня прирастают к земле.

– Я тебя не знаю.

И снова я вглядываюсь в него. Что-то далекое и печальное есть в нем, в этом худом мальчике с запавшими глазами, в его выгоревшем дорожном плаще. Я стараюсь не моргать, потому что опасаюсь, что, когда открою глаза, его здесь не будет. Выпятив подбородок, он будто старается разобрать чей-то далекий голос. На какой-то миг он кажется мне невыносимо потерянным – а уже в следующее мгновение он поворачивается и уходит прочь, в холмы, стараясь, чтобы как можно больше цветов и трав оказалось между нами.

Поглядывая на солнце в небе, я тяжело тащусь назад, к дому сестер. Я теряю время. Сколько у меня есть до возвращения Отто? Надо было идти со спасательной группой. Но я не могу винить себя за желание поговорить с чужаком. Мне необходимо было увидеть его своими глазами, понять, он ли это сделал, имеет ли к этому отношение.

Я пинаю камень. Теперь у меня еще больше вопросов.

Миную домик сестер и направляюсь к тропе, ведущей домой.

– Лекси, – окликает Магда. Я замечаю, что она стоит на коленях на грязном клочке земли рядом с домиком. Магда называет этот пятачок садом.

– Вы мне соврали, – говорю я, подойдя ближе, – насчет незнакомца. Он здесь.

Магда покачивает головой.

– Мы сказали, что ничего о нем не знаем. И это правда, – Она смотрит вдаль, в сторону болот. Я прослеживаю ее взгляд. Далеко позади дома в холмах, мягкими волнами окружающих дом сестер, бредет тонкая фигурка. На подъеме холма парнишка в сером останавливается, смотрит на север, отвернувшись от Ближней.

Хмурясь, я снова поворачиваюсь к Магде, которая снова склонилась над грядкой.

– Зачем ты меня позвала? – спрашиваю я, ковыряя носком башмака чахлую бесплодную землю.

Магда не отвечает, только еле слышно бормочет что-то, ни к кому не обращаясь, да снует узловатыми пальцами над пустой грядкой. Я приседаю рядом с ней.

– А что ты делаешь, Магда?

– Выращиваю цветы, что же еще, – она показывает на жидковатую грязь, в которой ничего не растет, только торчит стебель-другой засохших сорняков. – Участок немного запущен, только и всего.

В другое время я бы заинтересовалась и захотела задержаться, в надежде подсмотреть что-то из колдовских ухваток Магды. В надежде, что она забудет о моем присутствии и покажет, на что способна. Но сегодня мне не до того.

– Ты уже посеяла семена? – спрашиваю я.