В спальне я ставлю папину книгу на место рядом с тремя свечами. За окном тьма – тяжелая, усталая, густая.

В голове крутятся слова Тайлера: «Все оставляют следы».

Взяв из ящика голубой фартук, я надеваю его, обвязываю тесемки вокруг пояса и иду на кухню. За столом сидит Отто с желтыми повязками на обеих руках и тихо разговаривает с мамой. Обычно взрослые так понижают голос, когда не хотят, чтобы дети услышали, но получается довольно громко, так что любое детское ухо без труда разберет. Мать смахивает со стола крошки и муку, молча кивает. Я успеваю уловить слово «сестры», но тут Отто замечает меня и резко меняет тему и тон.

– Ну что, наговорились с Тайлером? – спрашивает он чересчур заинтересованно.

– Да, – отвечаю я.

– Ну, Лекси, как день прошел? – я чувствую на себе его взгляд, а в голосе определенно слышится вызов. Я сглатываю и готовлюсь соврать, как вдруг…

– Она разносила со мной хлеб, – с отсутствующим видом бросает моя мать, – Ребенок пропал, но людям все равно нужно что-то есть.

Я прикусываю щеку изнутри, чтобы не показать, как потрясла меня мамина ложь. Перед глазами проносится, как они с Рен вдвоем бредут к дому с пустой корзиной, вспоминается неожиданная твердость в ее глазах, когда она сказала, что пытается мне помочь.

Кивнув, я отрезаю себе горбушку и сажусь к столу, на котором лежит сыр. Дядя хмыкает, но не произносит ни слова. Мама заворачивает в тряпицу несколько оставшихся буханок хлеба и снимает передник. Она всегда снимает его только в самом конце дня, когда со стряпней покончено.

– А вы, дядя? – интересуюсь я. – Нашли какие-то следы Эдгара?

Дядины брови завязываются узлом на переносице, он шумно отхлебывает кофе.

– Сегодня не нашли, нет, – говорит он в кружку. – Завтра снова пойдем.

– Может, завтра и я смогу помочь?

Отто колеблется.

– Посмотрим, – отвечает он наконец.

Это почти наверняка означает отказ, но он слишком устал, чтобы спорить. Он с усилием встает, так что стул с грохотом отъезжает назад.

– Я иду в первом дозоре.

– Дозор?

– Мы подняли всех мужчин деревни, так, на всякий случай. – Он хлопает ладонью по желтым повязкам. – Метка для моих людей. Чтобы не попасть в своего. Я отдал всем приказ стрелять на месте.

Отлично.

Дядя прощается и уходит. Я устраиваюсь в освободившемся кресле, пытаясь вспомнить, найдется ли у меня хоть что-нибудь желтое.

Из коридора доносится шум: это Рен все еще продолжает играть. Мама смотрит мне в глаза, но ничего не говорит, а мне интересно, догадалась ли она, что я собираюсь сделать. Зевнув, она целует меня – губы едва касаются моего лба – и отправляется укладывать Рен. Топот в прихожей затихает: сестренку уводят спать.

Сидя на кухне и дожидаясь, пока остынут камни очага, я размышляю о том, что мать целыми днями до изнеможения печет хлеб и к ночи валится с ног от усталости – чтобы не лежать в кровати без сна и не вспоминать. Бывало, папа садился рядом с ней и до зари рассказывал свои истории, потому что знал: она любит звук его голоса, окутывающего ее, как сон.

Я сижу, пока темный дом не затихает, пока тишина не становится такой тяжелой, как будто весь мир затаил дыхание. Только тогда я поднимаюсь и тихо иду в свою комнату.

На полке уже ровно горят свечи, отбрасывая пляшущие тени на потолок. Я сажусь на застеленную постель, дожидаюсь, пока Рен не начнет дышать ровно и глубоко.

В гнезде из одеяла она кажется совсем крохотной. У меня ком в горле при мысли об Эдгаре. Я представляю, как он неловко вылезает из окна и скрывается на вересковой пустоши. Вздрогнув, я сжимаю кулаки. И вот тут вдруг вспоминаю. Ладонь у меня до сих пор слабо пахнет мокрыми камнями, травами и землей после того, как Дреска вложила в нее амулет и сомкнула на нем мои пальцы. Как я могла забыть? Я роюсь в карманах и с облегчением выдыхаю, нащупав мешочек. Вынимаю его и взвешиваю на руке. Странное ощущение: он разом и тяжелый, и невесомо легкий. Горстка травы, грязи и камушков. Что за сила заключена в нем? Я подавляю зевок и привязываю амулет сестренке на запястье. Она ерзает под моими руками, открывает сонные глаза.

– Что это? – бормочет Рен, увидев мешочек.

– Это подарок тебе от сестриц, – отвечаю я.

– А что он делает? – интересуется Рен, садясь на кровати. Она обнюхивает мешочек. – Чувствуешь, пахнет вереском, – и она тычет его мне в нос. – И грязью. Там внутри не должно быть грязи.

– Это просто оберег. – Я касаюсь его кончиками пальцев. – Прости, что разбудила. Я забыла и не отдала его тебе раньше. А теперь, – я приподнимаю одеяло, – ложись-ка и засыпай снова.

Кивнув, Рен тут же падает на подушку. Подоткнув со всех сторон ее одеяло, я смотрю, как она устраивает из него уютный шар.

Сидя на краю кровати, я дожидаюсь, пока Рен не начнет сопеть глубоко и равномерно. Скоро сон окутывает ее, пальцы сжимают оберег.

А мне пора за работу.

Я перебираю вещи в ящиках и нахожу, наконец, светло-желтый шарф – его подарила мне Елена года два назад. Я целую его, мысленно благодарю подругу, которая так любит вязать, и обвязываю шарфом руку.

Потом я беру нож отца и свою зеленую накидку, плавно открываю окно, замирая на месте от его скрипа. Рен спит, не шелохнется. Выбравшись, я спрыгиваю на землю, закрываю створку и ставни.

В доме Отто горит свет, а сам он, видимо, решил не ходить в дозор, потому что через окно я вижу его фигуру, склонившуюся над столом. Рядом сидит Бо, прядь волос у него свесилась на лоб. Вид у обоих мрачный, оба пьют из кружек, а в промежутках между глотками перебрасываются скупыми словами. У дяди Отто такой голосина, что ему не преграда ни дерево, ни стекло, ни камень, и я подкрадываюсь поближе, чтобы послушать.

– Как будто улетел, прямо из кроватки, был – и нет, – Отто взмахивает рукой, – испарился.

Но ведь так не может быть. Я убеждена, следы наверняка есть, пусть и едва заметные. Знает ли Отто, где и что искать? Взрослые мужчины частенько ведут себя, как маленькие мальчики, неужели и рассуждают они, как несмышленые дети?

– Странно, странно, – вторит Бо. – И что ты об этом думаешь?

– Думаю, что лучше бы нам найти мальчишку, да поскорее.

– Как мы заставим его появиться из ниоткуда? – Бо пожимает плечами.

– Я должен, – Отто надолго припадает к кружке. – Такая у меня работа.

Они надолго погружаются в молчание, глядя каждый в свою кружку, и я отхожу. Набросив на плечи темно-зеленую накидку, я предоставляю мужчинам пить дальше, а сама поворачиваю к деревне. Дом Эдгара на западе, рядом еще с тремя-четырьмя, между этой группой домов и другими – разделяющая их тонкая каемка поля. Если можно найти хоть какой-то ключ к разгадке, хоть какую-то зацепку, позволяющую понять, кто забрал Эдгара, куда и как, я эту зацепку найду.