В этом месте я, по идее, должна бы кивнуть, или поблагодарить его, или хотя бы откашляться – в общем, сделать что-то, чтобы избавить его от необходимости заканчивать предложение. Но вместе этого я просто смотрю на него.

– Итак, – наконец говорит он. – Да. Мы договорились? – Он подбрасывает мячик и ловит его за спиной.

– Договорились, – вздыхаю я и кладу бумаги в сумку, даже не посмотрев, что там.

* * *

Остальную часть дня я, как и обещала, сижу на сдвоенных уроках. А еще все время делаю вид, будто не замечаю, как меняется атмосфера, когда я захожу в класс. Все вокруг леденеет. Народ либо замолкает, либо понижает голос. Одни вертятся около меня, ловят мой взгляд, запинаясь, что-то бормочут и повторяют одно и то же. Другие шарахаются от меня и, переговариваясь друг с другом, произносят «Ной» так, будто были с ним знакомы.

На настоящем общении настаивают именно те, кого я предпочла бы не замечать. Например, Аддисон и Ава, две девчонки с блестящими волосами, – я пять минут тусовалась с ними в начале девятого класса. Аддисон ловит меня по время обеда, в длинной очереди к кассе. Я с деланной сосредоточенностью смотрю на развешанные на колоннах разноцветные постеры, призывающие меня есть местные продукты и рекламирующие сегодняшнее меню: «куриные пальчики», приготовленные из филе свободно выгуливаемых кур, и суп из сезонных овощей. Аддисон просовывает руку мне под локоть, я чувствую, что позади меня топчется Ава. Каждая из девиц весит едва килограммов сорок, но я чувствую себя загнанной в угол.

Глубоко дышу и фокусирую взгляд на одной из буфетчиц, которая как раз наполняет контейнер яблочным пюре.

– Мы так рады, что с тобой все нормально, – с заговорщицким видом шепчет Аддисон где-то возле моей щеки. Она выше Авы, и у нее очень короткая челка, такое впечатление, будто она стрижет ее каждое утро. Аву я все еще не вижу, но представляю, как та кивает, – она всегда кивает, когда Аддисон говорит. – Я не в смысле, что все так уж норм. А в том, что ты здесь. И мы этому рады. Просто не представляю…

Ава встает в очередь впереди меня и хватает с витрины пакет чипсов из печеной картошки.

– И я не представляю, – соглашается она и кивает.

– Такое дерьмо не должно случаться. – Аддисон качает головой, и мы медленно продвигаемся к раздаче, где в стеклянной витрине стоят горячие блюда. – Понимаешь?

Я сглатываю и деликатно освобождаюсь из ее цепкой хватки.

– Да, – с трудом выговариваю я. – Понимаю.

– Если тебе что-то нужно, – говорит Аддисон, – ну, в смысле, что угодно. К примеру, если тебе надо выговориться, или просто потусоваться, или еще что-то…

– Что угодно, – вторит ей Ава.

Я тупо таращусь на носки их ботинок – у Авы они ковбойские, из потертой замши, а у Аддисон черные, байкерские. Я пытаюсь представить, каково это – тусоваться дома у одной из них. Вряд ли так уж ужасно. Ава живет недалеко от родителей Ноя, от ее дома тропинка ведет прямо к бухте. Мы бы пошли гулять, выкурили бы по сигаретке, они бы засыпали меня вопросами и рассказали бы, что говорят другие. Уверена, они были бы со мной очень милы. Почти по-дружески. Только мы не друзья. У нас нет ничего общего. И никто в этом не виноват. Так получилось.

– Спасибо, – говорю я.

Подходит моя очередь, и я покупаю батончик с мюсли и бутылочку смузи «Одвалла» и иду со всем этим по длинному коридору к «Семейному центру». «Семейный центр» – это детский сад, где воспитателями работают студенты педагогических факультетов. В те дни, когда я в обед не сбегала на свидания с Ноем, я ела именно здесь. Я уверяла себя, что мне здесь нравятся банкетки, они мягче, чем жесткие икеевские стулья в столовой. Но, думаю, среди детских воплей и музыки, льющейся из игровых приставок для малолетних, я просто не чувствовала бы себя такой одинокой.

Последний на этот день идиотский урок – общественные науки для старшеклассников. Это не урок, а насмешка, что-то вроде смеси из азов поведенческой психологии с игрой «Правда или вызов». Играть в которую мы будем целый семестр. Последние двадцать семь лет этот предмет ведет мистер Олден, рыхлый дядька с козлиной бородкой. Он кратко и без надобности извещает класс о моем омрачающем жизнь присутствии и вручает мне тяжелую книгу в голубой мягкой обложке с огромными красными буквами: «Эмоциональная зрелость». На доске он пишет слова «сострадание» и «сопереживание» и просит Леона Бакнелла, капитана команды по борьбе, меньше всех в классе склонного к проявлению каких-либо чувств, объяснить разницу.

Мой взгляд утыкается в затылок Лулы Би. Она пришла чуть позже, одарила меня фирменной полуусмешкой-полуулыбкой и плюхнулась на большую подушку возле стола мистера Олдена. В классе общественных наук нет парт, только огромный круг из кресел и подушек – вероятно, чтобы создать интимную атмосферу и заставить нас забыть, что нам ставят оценки.

Прямые как палки волосы Лулы выкрашены в темно-малиновый цвет, только краска уже успела поблекнуть и у корней стать бледно-оранжевой. Когда-то нас часто принимали за сестер – у обеих были пушистые светлые волосы и по паре косичек с одинаковыми бантиками.

Я слушаю вполуха, как Джи-Джи Вонг объясняет Леону и всем остальным, почему сопереживание является самым ярким эмоциональным откликом. Наблюдаю за мистером Олденом, который сидит в своем вращающемся кресле, положив ноги на подоконник. У него на коленях стоит контейнер с нарезанной мускусной дыней, и он время от времени выуживает оттуда кусочек и кладет в рот.

Меня вдруг наполняет некая темная бурлящая энергия, будто заменили батарейку или в спину мне вставили ключик и завели пружину. Все это, все, что я делала за сегодняшний день, кажется абсолютно оторванным от реальности. Не от моей реальности, а от реального мира, места по ту сторону этих бетонных стен, где у людей есть свобода воли и ответственность, а в груди бьются живые сердца. Ощущение такое, будто меня затянуло в водоворот взятых с потолка расписаний и заданий, туда, где некоторые из нас существуют исключительно для того, чтобы рассказывать остальным, что и как читать.

Я ерзаю, пытаясь устроиться поудобнее, но у меня от долгого сидения затекли ноги, а голова раскалывается. Открываю учебник, чтобы занять себя чем-нибудь безобидным, но текст расплывается, от одного его вида меня начинает тошнить. Мне не хватает воздуха. Настоящего воздуха, а не той кондиционированной, насыщенной кислородом дряни, которая ежедневно циркулирует в легких сотен человек, вдыхается и выдыхается в процессе разговоров и только усиливает коварную, размывающую мозги скуку.

Прежде чем я успеваю вразумить свои ноги, они несут меня прочь из круга. Задеваю плечом колонну с постером. На нем – похожий на пропойцу Альберт Эйнштейн и дурацкая цитата о силе тяготения и о влюбленных, слова, которых, я уверена, он никогда не произносил. Я с силой толкаю дверь. Сдерживая дыхание, спешу по коридору, и ботинки на каждом шаге с громким чавканьем отлипают от давно не мытого пола. Я открываю первую попавшуюся дверь и оказываюсь на сырой лестнице, которая ведет вниз, к туалетам и пожарному выходу.