Внезапно Банни прекращает расхаживать взад-вперед и встает к нам лицом. И гримаса на ее лице, по идее, должна означать изумление или насмешку, но на самом деле вид у Банни такой, будто у нее болит живот.

– Играем! – повторяет она, на этот раз сопровождая свою речь широким взмахом руки, при этом ее пончо приподнимается, как крыло. – Сегодня мы будем строить друг для друга миры, свободные от добровольного затворничества, в которое нас загоняет отрицание. Если мы хотим быть… жирафами… – Банни приподнимается на цыпочки и вытягивает толстую шею к воображаемой ветке. – Мы будем жирафами! Если я хочу быть учительницей, и чтобы… гм… – Я темечком чувствую, как ее взгляд останавливается на мне. – Тэмсен… прости, Тэм… чтобы ты была моей ученицей, я буду учительницей. – Банни скрещивает руки под грудью и смотрит на меня поверх воображаемых очков. – Ну, а ты, Тэм, кем ты будешь?

Пару секунд я стою не шевелясь, руки по швам. Неожиданно у меня в голове что-то щелкает, и я вижу себя со стороны. Как я тут оказалась? Я жила, делая только то, что хочу, изо дня в день, и вдруг мне приказывают сидеть на бессмысленных уроках, ходить на групповые занятия, изображать эмоции. Как так получилось?

– Тэм? – окликает меня Банни. – Твоя очередь.

Я внезапно приседаю, как будто мое тело решило действовать без согласования с мозгом. Притворяюсь, будто сижу за выдуманной партой. Открываю и закрываю на коленях воображаемый учебник.

– Вашей ученицей, – громко и четко произношу я. – Я буду вашей ученицей.

Банни аплодирует.

– Браво! – восклицает она. – Ты все правильно поняла! А теперь мне нужно несколько добровольцев. Мы исследуем подводную пещеру. Лиза, ты будешь медузой.

* * *

Занятие заканчивается рано, и я жду папу на холоде. Женщины одна за другой медленно подходят к своим машинам, некоторые все еще шмыгают носом и сжимают в кулаке платочки. После игр-импровизаций Банни попросила нас вернуться в круг и закрыть глаза. Предполагалось, что мы должны представить лица тех, кого мы потеряли. Она велела нам вообразить, будто мы сидим напротив них за кухонным столом или лежим рядом с ними в кровати. Она попросила, чтобы мы поговорили с ними, рассказали им то, что не успели, когда была возможность. Если нам хочется, сказала она, мы можем разойтись по разным углам зала и говорить вслух. Никто не двинулся с места, что явно расстроило Банни, однако она выпрямила спину и зазвонила в ржавый колокольчик, который все это время держала на коленях.

– Начали, – прошептала она.

Я попыталась увидеть Ноя. Я представила, как мы сидим за круглым кухонным столом, за тем самым, что стоял в их доме, пока Ной рос и усердно обдирал его края. Я смогла увидеть все те светлые места, где шпон отслоился уже сам, каждую трещинку, все дырки от гвоздиков на обшарпанных стульях, покрывшихся в подвале многолетним слоем пыли, все засохшие на обивке остатки еды, которые мы с таким усердием отдирали. Я увидела все это, а вот Ноя увидеть не смогла. Может, потому, что мы так и не ели за этим столом – ведь мы притащили его в дом всего за несколько дней до смерти Ноя, но даже тогда предпочли завтракать на диване.

В какой-то момент у меня начали болеть и дергаться глаза, и я открыла их – просто чтобы отдохнули. Я оглядела наш круг и неожиданно наткнулась на взгляд Колина, однако тут же поспешила зажмуриться.

Выходит Банни и спрашивает, не подбросить ли меня куда-нибудь. Она садится в пыльный, красно-коричневый «Омни». На зеркале заднего вида болтаются какие-то бусы и что-то вроде карт Таро.

– Хорошо поработали, – говорит Банни и уезжает.

Я улыбаюсь, сую руки в карманы куртки Ноя и вглядываюсь вдаль, проверяя, не едет ли папа.

– Куришь?

Поворачиваюсь и вижу Колина. Он сидит на бетонных ступеньках мэрии. Двери закрыты, и здание кажется заброшенным и населенным призраками.

– Нет, – отвечаю я. Он прячет пачку сигарет в карман темно-серого, похожего на бушлат пальто и прикуривает.

– Я тоже, – сообщает он и кашляет, выпуская изо рта густое белое облако, смесь дыма и пара.

Я поднимаю брови и скептически хмыкаю, облокотившись на перила.

– Серьезно?

Он пожимает плечами.

– Мерзкая штука эти сигареты. – Парень склоняет голову набок и смотрит на меня, словно ждет подтверждения.

– А, значит, ты куришь для видимости, – шучу я.

Он неловко держит сигарету подальше от лица, в зимний воздух поднимается ровная струйка дыма.

– Нет, – отвечает он. – Я готовлюсь к этому. Вот сегодня я зажег сигарету. Может, завтра у меня получится затянуться.

Я прячу волосы под воротник пальто.

– В этом есть смысл, – сухо говорю я. Руки в карманах замерзли, я стискиваю их в кулаки и приподнимаюсь на цыпочки, чтобы заглянуть подальше за поворот дороги. По улице в нашу сторону едет машина, но скорость не сбрасывает.

– Я как раз это и пытаюсь сделать, – говорит он. – Не искать смысл.

Я внимательно смотрю на него. Он перекладывает сигарету из одной руки в другую, оранжевый огонек мерцает под столбиком пепла. Джинсы у Колина новые, жесткие и на вид дорогие, на блестящих кожаных ботинках нет ни одного залома.

– Зачем? – спрашиваю я. Он опять пожимает плечами.

– А почему бы и нет?

Я оглядываю почти пустую парковку.

– Разве у тебя нет машины? – спрашиваю я. – Или некурение на холоде – это тоже часть того, чего ты пытаешься не делать?

– Я беру мамину, – говорит Колин, указывая на «БМВ» в ретро-стиле с яппи-наклейками на бампере. – Она водит ее, только когда приезжает сюда на лето, но уж тогда носится, как акула, унюхавшая жертву.

– Не знала, что у акул есть нюх, – говорю я. – Вот здорово.

– Акула способна унюхать каплю крови в тысяче кубометров воды, – машинально отвечает Колин. Вероятно, его смущает мой недоверчивый взгляд, потому что он пожимает плечами и добавляет: – Я много времени провожу в «Википедии».

Я улыбаюсь.

– Заметно.

Доносится тихий шум двигателя, и я вижу, как на парковку медленно заезжает папин грузовичок. Сбегаю по ступенькам и поплотнее запахиваю куртку.

– Это за мной, – бросаю я через плечо. – До встречи.

– Как у тебя это получается? – несется мне вслед.

Я останавливаюсь, ступив ногой на бордюр.

– Что?

– Делать вид, что все хорошо, – отвечает Колин. Он наклоняется вперед, опираясь локтями на колени, и стряхивает пепел с так и не выкуренной сигареты на бетон.

– Делать вид? – тупо повторяю я. Не знаю почему, но у меня начинают гореть щеки и шея.

Колин затаптывает окурок и глядит на меня со странной понимающей улыбкой.

– Ведь ты там ни с кем не разговаривала. И на самом деле ты не веришь ни в какую «смену образа жизни», ведь так?